К тому же, котяра у них уже прижился. Вначале он выглядел глубоко несчастным, мрачно сверкал глазами из-под нар, шарахался от любого звука. От воя труб вообще впадал в панику. Потом осмелел, стал брать корм из рук и даже попрошайничать. К Джураеву льнул, как к родному: ходил за ним по пятам, сидел у его ног, свернувшись калачиком, спал на его нарах, вытянувшись во весь рост.

И со Злыднем у них отношения наладились. На первых порах он обходил крысака десятой дорогой, а при его внезапном появлении мчался прочь впереди собственного визга. Но от Злыдня разве отвяжешься, когда тот весь вечер нарезает круги, как акула вокруг дайвера. Стоит коту задремать, и грызун тут же начинает к нему подкрадываться: сделает шаг и замрет. Обама пошевелится – крысак немного отступит, но спустя мгновение снова движется к цели. В итоге, запрыгивает коту на спину, и начинается привычная возня. Обама извивается штопором, пытаясь сбросить наглеца на пол. Злыдень же, уцепившись в густую черную шерсть, гарцует на нем, как заправский жокей. Может запросто отобрать у кота приглянувшийся кусочек снеди или пробежаться по лежащему на полу приятелю, даже не заметив последнего. Почему Обама все это терпит? Да потому, что он – трус, лентяй и флегмат, лишенный охотничьего инстинкта. В отношениях лидирует не тот, кто сильнее, а тот, кто наглее.

– Так что будем делать с мурзилоидом? – настаивал артист на немедленном решении своей проблемы.

– Война план покажет, – отмахнулся от него Юрий, как от назойливой мухи. Бурак ему изрядно надоел своими капризами. В последнее время он стал совершенно невыносим: провоцировал конфликты, отказывался работать, бесконечно ныл, предрекая всем близкую смерть. Однажды Иван довел Лялина до белого каления, и тот грозился привязать его к нарам.

Юрий достал из коробки синий фломастер, а из ящика с инструментами – ножницы, разложил на столе мешки, прикидывая, на сколько штанов хватит материала.

Белорус не спускал с него взгляда, полного укоризны. Лялин скрипнул зубами.

– Что смотришь на меня, как мать-одиночка, не дождавшаяся алиментов? Сказал же: все будет хорошо.

– А если не будет? – продолжал долбить мозг гродненский дятел.

Кровь ударила Лялину в голову.

– Значит, станет еще хуже! – заорал он дурным голосом. У таджика от страха подогнулись колени, и он медленно осел на скамью. Обама, от греха подальше, забился под нары. Владик с головой укутался в спальный мешок и лежал неподвижно, как мумия.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! – крестился отец Георгий, с опаской поглядывая на опера с белорусом.

– Нет совершенства в подлунном мире, как нет в Исландии змей и железных дорог, – криво улыбнулся Бурак и, как ни в чем ни бывало, потопал на свое место.

«Энергетический вампир, – сообразил Юрий. – Подхарчился выброшенной мной энергией и успокоился. Понятно теперь, зачем он Паштета заводит».

Пока остальные заканчивали дневную норму, Лялин сделал раскрой. Ватина у него было с лихвой, а вот мешковины хватило только на четыре экземпляра. «Опять будет свара, – с досадой подумал он. – Паштет с Бураком своего не упустят».

На этот раз мужчина ошибся. Когда штаны были готовы, и Владик их примерил, артист скривился, как от зубной боли:

– Сие я на себя не надену. Это – унижение человеческого достоинства.

– Не, в натуре, вид, как у голимого утырка, – хихикнул Пашка. – Такие портки были у этого… огородного пугала… ээээ… Страшилы из «Волшебника изумрудного города».

– Вам их никто и не навязывает, – обрадовался Лялин. – Материала хватило лишь на четверо штанов, а нас здесь шестеро. Так что, двое – все равно в пролете. Отрадно, что самоотвод взяли именно вы. У Ивана есть термобелье, а у тебя, Павел, – горячая кровь. Так что, все справедливо. А для нас, убогих, главное – здоровье, форсить здесь не перед кем.

– Рахмат тебе, Юра-ака, – радовался Джамшед, обрядившись в термоштаны. – Очен теплий тепер, очен.

– Да, Юр, спасибо, – обнял опера Русич. – Дай тебе Бог здоровья! – и Владик мелко затряс головой, присоединяясь к предыдущему оратору.

– Ну, вот и славно! – улыбнулся Лялин, натягивая «страшиловы шаровары» поверх своих тонких спортивок. – А излишки ватина мы пустим на матрасы. Влад, неси сюда скотч, ножницы и большие хозяйственные мешки, будем конструировать перины.

Этой ночью все спали, как убитые. Спальные мешки узников покоились теперь на толстых, двадцатисантиметровых матрасах, и каждый из мужчин чувствовал себя принцем на горошине. Кем чувствовал себя Злыдень, устроившийся на ночевку прямо в шерсти Обамы, можно было только догадываться.

Вечером следующего дня предстояла встреча с бандитами, но, вопреки обыкновению, те явились рано утром. Отец Георгий как раз молился, Лялин отжимался от пола, Владик с Паштетом спали, Джураев лечил кота.

Последний совсем расклеился: потерял аппетит, был грустным, чихал и температурил. Его нос был сухим и горячим. Из покрасневших глаз текли слезы.

Напоив Обаму теплым чаем, Айболит раздавил две таблетки псевдоантибиотика (вдруг поможет?), раскрутил фломастер, высыпал порошок в пластиковую трубочку. Затем зажал питомца между коленями и, крепко удерживая его передние лапы, с силой открыл коту рот. Тот извивался, злобно сверкал очами, испускал низкое рычание, но Джураев воткнул трубочку ему в горло и энергично в нее дунул. От неожиданности хвостатый икнул и сразу обмяк. «Тэрпи, Обамка», – погладил таджик животное по густой шерсти.

В это время наверху лязгнул замок, по ступенькам загрохотали тяжелые шаги. «Приперлись, хунвейбины! – проворчал белорус. – Нет на вас генерала Ермолова».

– Как жизнь, гяуры? – нависла над головами узников туша Замана.

– Мухам бы понравилась, – процедил Лялин сквозь зубы.

– Пачиму мухам? Тут мухов нет – холадна.

– О том и речь. В прошлый раз Умар обещал подогнать нам одеяла. Или слово джигита уже ничего не стоит?

В кривой улыбке бородач показал свои золотые коронки.

– Умар абищал, его и спрашивай. Я ни абищал, – нажал он на кнопку подъемника.

Пересчитав коробки с упакованным сахаром, Заман вытащил один из пакетов.

– Не гадицца, да. Видиш, расклеиваеца, патом рассыпаецца.

– Немудрено. В ожидании отправки пакеты стоят в ящике по три-четыре дня, а тут – ужасная сырость, самоклейка просто не выдерживает.

– Муса сказал: нада клей варить и акуратна заклеивать. У вас есть печка и балшой малированный миска. Клей – в каробка.

– А не проще ли степлером скреплять?

– Муса сказал: клей варить, – тупо повторил толстяк, спуская вниз коробку с провиантом.

Ничего аппетитного там не было – обычный недельный выброс с подозрительным душком и две пачки сырья для варки клея.

– Опять дерьмо? – не выдержал Юрий. – Сам такое небось и