На сей раз я приветствовал эту печальную предзакатную тишину как старого друга, вернувшегося после долгой разлуки, как весть из родного дома. Видимо, что-то изменилось в моем лице: Юля повернулась ко мне, хотела что-то спросить…

Врата Перехода! Не знаю, откуда всплыла во мне эта фраза, но я понял теперь значение этой тишины, которая всегда была со мной. Путь на Третью Сторону Переброса…

Эта тишина — нет, ощущение этой тишины внутри себя — привело меня в ту загадочную протоку, оно же — теперь я знал это точно — вело меня сквозь туман к Острову Яблок. Быть может…

— Андрюша, что?.. — очень тихо, видимо, тоже ощущая магию момента, спросила Юля.

Я наклонился к самому ее уху, чтобы в любом случае нас не расслышал часовой.

— Юленька, я.… я должен исчезнуть отсюда, я не могу работать с ними. Ступай на берег. Черных уверен, что я был в третьей стороне один, а уже потом подобрал тебя. Говори ему так же — помыкают, возьмут подписку о неразглашении и отпустят.

— А ты?

— Я.… попробую. Наверное, не получится, но… я все равно должен. Ты же знаешь: сейчас можно вытащить из человека все, что угодно.

— Андрей, я с тобой!

— Юленька, ведь ничего не выйдет… скорее всего.

Она вдруг улыбнулась — смело, почти весело.

— Дурашка — ты забыл: обе дороги ведут Туда. Выйдет — не выйдет…

Я медленно распрямился, чтобы не спугнуть ощущение. Прошел на нос, потом на корму — снял со стопора обе швартовочные лебедки.

Швартовы немного провисли, давно не смазанная носовая лебедка чуть скрипнула, — часовой, по счастью, не обратил внимания.

— Эй, приятель! — крикнул я ему. — Я заведу машину, а то аккумуляторы сели совсем: даже лампочки не светят.

Камуфлированный детина махнул рукой:

— Валяй.

Мой старенький пароход словно чувствовал свой последний день, словно хотел прожить его гордо, с достоинством. Машина заработала сразу, без задержек и без единого сбоя; стальное тело парохода мелко задрожало, готовое к бегу…

Солнце, красным золотом пылавшее меж стволов сосен на береговом всхолмье, коснулось горизонта.

— Закат, Андрюша, — тихо сказала Юля.

— Да. Ступай вниз.

Она снова негромко, почти неслышно засмеялась.

— Нет, что ты — яс тобой.

Я кивнул, соглашаясь.

— Ну, — прошептал я, решаясь, — не подведи, старый. — Я ласково погладил приборную доску.

И резко дернул рукоять хода на себя — на полный, и сразу — на самый полный.

Машина взвыла, потом взревела; перестук поршней в ее глубинах слился в единый гул. Кэп голову бы оторвал за такой «старт», успел подумать я, и пароход, чуть качнувшись, пошел вперед, быстро набирая ход.

Что-то закричал часовой на пристани. Я оглянулся. Оба швартова разматывались вслед за нами, уходя под воду. Я повел пароход прочь от причала и начал постепенно закладывать плавный поворот — так, чтобы в конце концов оказаться носом к закату.

Звякнула носовая лебедка и закрутилась уже по инерции, вхолостую — кончился носовой швартов; за ним последовал кормовой. Часовой на причале перестал орать — видимо, связывался с начальством. Потом сквозь грохот машины мы услышали автоматную очередь — отправленную, очевидно, в воздух. Следующая с глухим звоном пробила нашу обшивку — где-то внизу, в районе ватерлинии. Но это было уже неважно — я достаточно отошел от причала и сейчас заканчивал поворот.

— БГК-186, немедленно остановитесь! — проревел над озером голос с репродукторов базы.

— Щас! — сказал я.

Солнце било уже прямо в носовые стекла рубки. Я еще чуть довернул штурвал — теперь наш пароход на самом полном мчался к береговым утесам.

— БГК-186, немедленно застопорить машину!

Я стиснул штурвал, глядя прямо в лицо надвигающимся скалам, из-за которых лился, заполняя все поле зрения, багряно-золотой закатный свет…

Кажется, этот золотой свет нес запах моря и цветущих яблонь.

ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК БЫЛА РАСКРЫТА АЛАЯ КНИГА ГОТРЕДА

ПРОЛОГ

Я так долго смотрел на огонь свечи, сидя за столом в своем кабинете, в башне своего замка, что уже забыл, зачем я сюда поднялся. За окном давно стемнело, и идет дождь, и ветер бросает тяжелые капли о стекла, забранные свинцовым переплетом… Я пишу, и в руке моей — гусиное перо, а не авторучка, и это значит, что я поднялся в башню, чтобы записать что-то важное…

Ну конечно! Ведь мне нужно записать историю об Алой Книге! И как я мог запамятовать? Разумеется, в этом, как и во всем остальном, виноват русский барон. Живое пламя свечи всегда завораживает меня, притягивая не только взгляд, но и мысль (особенно в такие ненастные ночи, как эта). А барон, между тем, уже который год каждую весну обещает протянуть электричество ко мне в замок, и каждую осень объясняет мне, что в королевстве не хватает столбов, или электрических проводов, или еще чего-нибудь… Впрочем, наверно, это и хорошо. Пусть, глядя на огонь свечей, я буду забывать о самых неотложных делах, но зато хотя бы в способе освещения останусь верен славному доброму Прошлому.

Говорят, что думать о Прошлом — это признак старости… По-моему, это чушь, достойная любезнейшего нашего барона, но я-то и без того знаю, что действительно старею. Впрочем, это не помешает мне намного пережить и короля с королевой, и хранителя, и даже самого барона вкупе с его знаменитым тезисом о том, что «королевская власть плюс электрификация всей страны — залог процветания монархического государства в современных условиях»… И не только пережить, но и написать еще немало хороших книг…