— Прекрасно. А.… ваша дама?..

— Юля, — она тоже решила представиться сама.

— Прекрасно, — повторил тощий Алексеев- Черных, раскланиваясь с Юлей.

Я заколебался. Таежная привычка, прижившаяся за полевой сезон, требовала не задавать вопросов, а сначала напоить гостя чаем, а нужно — так и накормить его. Однако, встреча была совсем непохожа на встречу в тайге.

Алексеев-Черных достал из брючного кармана приборчик, похожий на часы-луковицу, взглянул на экранчик.

— Семь сотых секунды за минуту! — удивленно сказал он, ничего не объясняя. — Ничего себе остаточный эффект… — он замолчал, закуривая; потом продолжил, обращаясь к нам: — Итак, с вами произошло нечто необычное. Вчера вечером ваш теплоход попал в зеленоватый туман, вы потеряли ориентацию, потом вдруг оказались на этом озере. Так?

— Да… — удивленно сказала Юля. Черных кивнул.

— Вас только двое?

— Да. А что…

— Это хорошо, — перебил Черных.

— Почему?

— Чем меньше людей мне придется посвятить в деятельность НИИПЕНа, тем лучше. Проект не засекречен, просто закрыт, и все же…

Я сообразил, что НИИ ПЕН — это аббревиатура названия его института.

— Что-то не доводилось мне слыхать о вашем заведении, — сказал я.

Черных кивнул.

— Да, НИИПЕН не стремится афишировать свою деятельность. Не сомневайтесь, однако, это вполне легальная государственная организация.

Я выразительно взглянул вниз, где покачивался у нашего борта белоснежный разъездной катер, наверняка стоящий больше, чем весь наш пароход. Для института на государственном финансировании такой катер — роскошь непозволительная. Черных правильно понял меня, снова кивнул:

— Мы разрабатываем наиболее перспективные направления естественных наук, — сказал он, — и потому нас действительно финансируют неплохо…

8

Какое именно ведомство финансирует Черных и его институт, мы поняли, когда добрались до их базы, расположенной на другом конце озера, на заросшем соснами берегу небольшой бухты.

Укрепленный на сваях причал, к которому подошел катер Черных, а следом — и наш пароход, охранялся затянутым в камуфляж автоматчиком. Асфальтированная дорожка вела от причала к большому ангару из гофрированного дюраля и окружающим его аккуратным белым двухэтажным домикам. Слева на «лысой» горушке стоял темно-зеленый армейский вертолет.

В целом картина была довольно мирная. У одного из домиков сушилось на веревках белье, где-то плакал грудной ребенок, — если бы не автоматчик на причале, не вертолет и не появляющиеся то тут, то там среди штатских фигуры в камуфляже, можно было бы принять этот маленький поселок за базу отдыха…

— Официально наш институт занимается проблемами размагничивания судов, — на предмет защиты от магнитных торпед, — говорил Черных, разливая чай в своей квартирке в одном из коттеджей.

— Размагничивания? — я удивился. — Мне кажется, эта проблема была решена еще во времена последней войны.

Он кивнул.

— Разумеется. Это просто традиционная официальная версия. НИИПЕН, собственно говоря, и вырос из той лаборатории, которая занималась размагничиванием во время Отечественной войны. Сейчас у нас довольно широкий спектр исследований, и я веду на этой базе только одно из направлений, — он отставил в сторону чайник и тоже присел у стола.

— Как я понимаю, это направление связано с нашими… приключениями, — сказал я.

— Так точно. Вы оказались случайно затянутыми в широкомасштабный эксперимент. Мы, признаться, не ожидали подобного результата, хотя и предсказывали его возможность. Угораздило же вас оказаться… — он не договорил.

— Оказаться где?

— Эго сложно… — Черных наморщил лоб. — Впрочем, я попробую объяснить. Вы слыхали о филадельфийском эксперименте Эйнштейна в 1943 году?

…Я не удивился: наверно, ожидал чего-то подобного. Да, конечно, я слыхал об этом эксперименте, поставленном Эйнштейном, когда тот работал на какое-то военное ведомство США, и оказавшемся впоследствии одним из самых знаменитых его опытов. Тогда вместе с Эйнштейном работали самые известные физики мира — Тесла, например… Кажется, они создавали мощное электромагнитное поле особой конфигурации вокруг американского эсминца. Собственно говоря, больше я об этом эксперименте ничего и не помнил, кроме результата, конечно: эсминец просто исчез — исчез вместе со всей командой и экспериментальным оборудованием, чтобы объявиться ненадолго где-то совсем в другом месте, снова исчезнуть, и снова явиться «изничего» на филадельфийской базе американских ВМС. Говорят, по окончании эксперимента Эйнштейн сжег свои рукописи…

…Да, я слыхал, конечно, об этом эксперименте и сообщил это Черных.

— Ну что ж, — сказал тот, разводя руками. — Прекрасно. Тем проще мне будет объяснить вам.

— Я не поняла, — сказала Юля, обращаясь не столько к Черных, сколько ко мне. В двух словах, насколько мог кратко, я рассказал ей.

— Все так, — кивнул Черных, — все точно. В близких областях работает и наша лаборатория Института… Вы понимаете, я надеюсь, что говоря об этом с вами, я нарушаю некоторые… гм… обязательства? Но это нужно…

«Кому?» — вопрос не прозвучал, но был, вероятно, настолько очевиден на моем лице, что Черных неожиданно смолк, а потом ответил — с неожиданной резкостью в голосе:

— Мне. Институту. Стране в целом.

Я промолчал.

— Исследования, которые мы проводим, связаны с переброской на конечные расстояния материальных предметов за бесконечно малые отрезки времени. В принципе, физика такой переброски известна; дело только за технической реализацией. Мы немало уже сделали на этом пути, но постоянно сталкиваемся со всевозможными, часто совершенно неожиданными проблемами… нет, точнее — с неожиданными феноменами или, быть может, просто с непредсказанными теорией особенностями процесса переброски. Первое, с чем мы столкнулись в самом начале работы — это искажения времени, возникающие при любых экспериментах в этой области. Сейчас это уже объяснено… или почти объяснено…

— Что вы имеете в виду, говоря об «искажениях времени»? — спросил я, будучи действительно заинтересован. — И как вы их регистрируете?

Черных оживился.

— Конечно, конечно, я объясню. Ну, разумеется, речь идет не об искажениях времени «вообще» — если бы таковые и происходили, мы все равно не смогли бы зафиксировать их — так же,