национальных и мировых литературных традиций – прежде всего в жанре новеллы. Бросающая в глаза разностильность его новелл, их очевидная принадлежность к резко различающимся жанровым традициям по-своему очень ярко выразили саму сущность эпохи Реставрации в Германии (на самом деле в XIX веке в Германии надо говорить не о двух, а даже о трех эпохах Реставрации: третья – это эпоха грюндерства, переходящая в своеобразный неоромантизм): хранить доброе, старое, наличное, – даже если оно на глазах рушится под натиском новых и недобрых времен (именно так прочитываются новеллы «Последний кентавр», «Иванова ночь» и «Кольцо»), беречь жизненно нравственное, простое и человечное, – даже если из-за этого самоограничения может пострадать искусство («Марион», «Пизанская вдова»), верить в исцеляющую и облагораживающую силу любви («Строптивая»). И в то же время страдать из-за этого самоограничения, понимания, что за уют и благополучие приходится платить неполнотой раскрытия жизненных энергий и чувств («Кольцо»), но понимая то, что безоговорочное следование принципам, страстям и чувствам рано или поздно, но всегда приводит к трагедии («Жоринда»). Эти постоянные колебания между верой и отречением, между желанием и самоограничением, между бунтом и покорностью – это и именно это составляло подлинную, глубинную сущность эпохи бидермайера, ибо если бы бидермайер (как массовое сознание) действительно предполагал «покой, уют, пассивность, самоуспокоенность, невозмутимость, которой ни до чего нет дела, приглушенность любой эмоции, тупость существования, как бы растительного19 (так А. В. Михайлов емко характеризует первоначальное, пародийное, представление о бидермайере), – то откуда бы взялась та неистовость, жизненная энергия и ярость, с которой массы простых немцев творили и перекраивали свою и чужую историю в XX веке? Нет, бидермайер был скорее длительной и несколько раз возобновлявшейся в XIX веке попыткой наиболее чутких немцев удержать равновесие в собственной истории и в собственной натуре, это был сдерживаемый вулкан, на котором они сидели (который сидел в них самих) и извержения которого они стремились не допустить, предчувствуя его разрушающую мощь и боясь ее. Но ведь природа (в том числе и человеческая), предусмотрела все: засуху и освежающие грозовые ливни, накопление неподвижной массы снегов зимой и очистительные весенние воды… В том-то и дело, что в природе предусмотрено не только чередование тепла и холода, сухости и дождя, но она открыта и для энергетических взрывов: длительное оледенение может смениться потопом, способным уничтожить целые материки. Бидермайер, по сути, хотел удержать равновесие между ледником и потопом – это не значит, однако, что он (бидермайер как эпоха, как специфически немецко-австрийская духовная позиция XIX века, пытавшаяся уравновесить взрывную силу марксизма и национализма) не догадывался об этих крайностях…

Не каждому выпадает судьба (талант, гений) быть одновременно великим революционером и великим хранителем – такое счастье выпало в Германии на долю Гёте. В своей жизни и творчестве он многократно нарушал равновесие и сам же восстанавливал его. Топил целые материки и сам же возрождал их в новом, омоложенном обличии. Историческая задача Пауля Хейзе состояла в другом: в эпоху политизации и массовизации литературы, связанных в очень большой степени с утратой ею нравственных и эстетических качеств, стать хранителем высокого в массовом, трансформировать традиции великой немецкой классики и романтизма в бидермайер, в массовое сознание немецкой читающей аудитории второй половины XIX века. Подобная трансформация не могла обойтись без некоторых упрощений, даже опошлений этого великого наследия. Но в ту пору, когда это великое наследие безжалостно разрушалось (ведь от Гёте отрекались все политизированные писатели и группы в XIX веке, а Гёльдерлин, Новалис и Клейст вообще еще оставались «тайной за семью печатями») и объявлялось устаревшим и потерявшим всякую актуальность, Пауль Хейзе имел мужество открыто объявить себя приверженцем классических идеалов и классических принципов, и достаточно таланта и умения, чтобы при такой открыто консервативной позиции на многие годы сохранить симпатии читающей аудитории. Нужны были новые войны и революции, чтобы заново, глубже, органичнее и более массово были прочитаны «Фауст» и «Избирательное сродство» Гёте, наконец-то действительно открыты Гёльдерлин и Клейст, Новалис и Мёрике, Брентано, Эйхендорф и Штифтер. Перед их открытиями проза Пауля Хейзе отступает, но не уничтожается полностью. В ней не только отчетливо сохраняется художественная атмосфера, присущая новеллам Клейста, Гофмана и позднего Тика, но постепенно обнаруживаются и мотивы, подхваченные и развитые затем в литературе XX века – пускай теперь уже и без ссылок на самого Хейзе. А это означает, что Пауль Хейзе работал не на обочине, а на центральном направлении литературного движения. Но даже и на самом магистральном шоссе могут быть свои подъемы и спуски. И так же, как машина, желающая добраться до цели, вынужденно и неизбежно повторяет подъемы и спуски избранного для поездки шоссе, так и всякий, кто хочет понять далеко не простую специфику развертывания немецкой литературы в XIX столетии, не может без существенных утрат оставить без внимания творчество Пауля Хейзе.

8. И в завершение статьи представляется необходимым напомнить, что именно экспрессионизм снова ввел немецкую литературу в число крупнейших литератур мира (эту позицию она утратила по завершении «века Гёте»). Что же касается австрийской литературы, то – при всей мировой значимости отдельных ее представителей в прошлые века – именно экспрессионизм помог ей – впервые в своей истории – реально претендовать на почетное место в мировом литературном процессе.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Hamann R., Hermand J. Expressionismus. München, 1977. S. 215.

2 Benn G. Einleitung // Lyrik des expressionistischen Jahrzehnts. Hrsg. Von M. Niedermayer und M. Schlüter. 10. Auflage. München, 1979. S. 9.

3 4 июля 1908 г. в Вене состоялась премьера драмы О. Кокошки «Убийцы, надежда женщин», эту премьеру можно считать первым публичным выступлением экспрессионистов в Австрии.

4 Hanisch Е. Der lange Schatten des Staates: Österreichische Gesellschaftsgeschichte im 20. Jahrhundert (1890–1990). Wien, 1994. S. 246–247.

5 Weiss W. Ausblick auf eine Geschichte österreichischer Literatur // Literaturgeschichte: Österreich. Prolegomena und Fallstudien. Hrsg, von W. Schmidt-Dengler, J. Sonnleitner und K. Zeyringer. Berlin, 1995. S. 27–28.

6 Fischer E. Die österreichische Literatur // Hauptwerke der österreichischen Literatur. Einzeldarstellungen und Interpretationen. München, 1997. S. XVIII.

7 Pazi M. Max Brod // Deutsche Autoren. Vom Mittelalter bis zur Gegenwart. Hrsg, von W. Killy. Bd. 1. Gütersloh; München. 1994. S. 283),

8 Hamann R., Hermand J. Expressionismus. München. 1977. S. 113–114.

9 Op cit. S. 121.

10 Гёте И. В. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 3. Из моей жизни. Поэзия и правда / пер. с нем. Н. Ман. М.: Художественная литература, 1976. С. 413.

11 Зверев А. М. XX век как литературная эпоха // Вопросы литературы. М., 1992. № 2.