Нежате и вовсе радостно стало, подумалось, что расплевались, а то на руку. Не станет Влада Новоградская помогать воеводе ни советом, ни волшбой.

– Дурень ты, Глеб. Как есть дурень. А я тебя за умника держал. Кто ж с волхвами лается? – шептал Нежата. – Ты только Завида укороти, а там уж я тебя спихну, не заметишь, как и вышло.

– На конь! – Чермный крикнул воям. – Тихим ходом!

И двинулся первым за ворота града. Вслед тронулись дружинники, а уж потом полетел над стогной плачь и крики людские. Провожали отцов-мужей, слезы лили, просили грозного Перуна наделить силой, сберечь в сечи.

Нежата и сам положил требу кровавому богу, чтоб сберег воев, не оставил без защиты Новоград и его самого, князя городищенского. Потом уж утешил людей твердым словом и посулом, что ратные сдюжат, оборонят. И сам он грудью встанет, а ворога за стены не пропустит.

Люд услыхал слово княжье, пошумел согласно и разбрелся по делам: кто торговать, кто мастерить, а кто и к страде уготавливаться. Ведь самое время! Рать ратью, а хлеба сеять пора. Голод падёт, так никого в живых не оставит.

Нежата и сам двинулся к хоромам, шел впереди дюжих воев, смотрел прямо и не оглядывался. Уж у дома удача наново улыбнулась, посулила добрый исход задуманному.

– Нежатушка, – Любава подошла, обняла ласково. – Родить мне вскоре, так хочу пришлую знахарку позвать, осоветоваться. Говорят, хорошо ведает. При волхве живет. А княжьей жене не откажет в подмоге. Ты уж отряди за ней воев, пусть ведут в хоромы.

– Молодец, Любавушка, – пригладил завиток волос на виске жены. – Отряди сама, чай, непростая теперь, а княгиня. Нынче и зови, вон хоть ввечеру. Ступай, милая, не стой на жаре, а то дитё во чреве скуксится.

– Добрый ты, Нежатушка, ласковый, – поцеловала крепко. – Так я скажу воям, пусть зовут. Ты ступай в гридню, там родичи твои ждут. Я велела квасу холодного дать. Жара-то, жара какая. Вон она, весна-то холодная как отозвалась.

И пошла, переваливаясь тяжко, понесла себя и полное чрево. Нежата глядел вослед, все думал, почему ж нельзя любить по задумке? Для чего себя мучить?

В хоромах долго вел беседу с родней, старался унять их жадность, упреждал, что не ко времени нынче злата стяжать на виду у всех. Но слушать не стали. Потому пришлось голосом давить, грозить княжьим словом. Иные унялись, а иные посетовали, что не чтит род свой.

Долго изворачивался, да сторговался в половину того, что просили жадные. С тем и отпустил, а сам принялся ждать сумерки, а вместе с ними и Владу....Владушку…

Солнце боком своим круглым завалилось за сосны далекие, травы душистые, набрав за день Ярилиной ласки, дурманом исходили, а птахи голосистые чуть притихли, унялись к ночи. Вот все то и оглядывал князь из широкого окна огромадной гридни. Злился, а все потому, что Владка не торопилась.

Всему на свете конец приходит, пришел и княжьему нетерпению. У ворот показались два ратника – доспех блескучий, мечи долгие – а за ними она, погибель Нежатина. Скор вмиг подскочил, да ринулся из гридни, едва удержал себя и шаг умерил: невместно князю-то бегать, как подлетку.

Шагнул на крыльцо и нахмурился, увидал рядом с ведуньей Вадима Чермного. Шел сивоусый неторопко и по сторонам поглядывал.

Нежата застыл на широком крыльце, выпрямился, ждал почтения. Его выказали и Влада, и Вадим. Головы склонили ровно так, как положено родовитым. А уж потом из терема вышла челядинка Любавы, поманила за собой ведунью, а дядьке указала, чтоб дожидался. Тот было дернулся вослед, но остался. А как иначе? Вои у дверей не пустили. Чужому в княжьем терему делать нечего.

Нежата ухмыльнулся незаметно, да и пошел обратно. Через сени, да посолонь большой гридни, к неприметной дверце, что вела прямиком в терем. Там уж и остался в уголку стеречь бывшую жену, дожидаться, когда выйдет, да уговаривать.

Стоял, раздумывал, к чему дядька поживший за Владкой ходит. Хотел уж человека послать, вызнать, но не успел: в дверях ложницы показались Любава и Влада.

– Благо тебе, ведунья, – жена улыбкой цвела. – Прими за хлопоты, – и протянула деньгу золотую.

– Не надобно мне, – Влада едва голову склонила. – Подай погорельцам, княгиня. Видала я нынче, как с насады люди обездоленные сошли. Расселись у торжища, чай, голодные.

– Подам, не сомневайся, Владушка, – Любава и не подумала обижаться. – Коли волхва говорит, так стало быть, лучше знает. Ступай, голубка, а я уж требу положу Ягине за добрые вести о дитяте.

Влада и пошла: спина прямая, голова гордо поднята, стан тонкий, а подол вьется вокруг ног, манит глядеть на красавицу.

Вошла в сени, так и не приметив, что Скор по пятам за ней. А он уж ухватил ее, тонкую, потянул в клеть и дверь захлопнул.

– Пташка, – выдохнул счастливо и обнял крепче некуда, прижал к стене желанную. – Ждал тебя весь день, думал разум оброню. Тоскую о тебе.

Целовать принялся; сыпал поцелуями бессчетно, жадничал. Ухватился за ворот бабьего платья, стянул и прильнул горячими губами к белой шее. И вовсе бы забылся, если б не голос Владкин, что льдом сковал:

– Ведь упреждала тебя, князь, – дрожала, но глаз не опускала. – О любви и тоске своей не говорить мне. Отступи, рук ко мне не тяни, не отвечу, – оттолкнула мужа бывшего, ворот запахнула.

– Влада, моя ты, – подступал, давил голосом, власть показывал. – Вижу, дорог тебе по сию пору, так что ж ты отворачиваешься? Ай не сладко? – снова руки потянул. – Пташка моя, любая, ужель откажешь? Князю? Возвышу! Озолочу!

Она и бровью не повела, смотрела неотрывно, и с того взгляда Нежата заледенел. Застыл на месте, будто увяз.

– Властью своей похваляешься? Так на всякую власть иная найдется.

– Вон как… – не злился, но и не спокоен был. – Так я и силой могу. Сдюжишь против меня?

– И на силу сыщется другая сила, – ворот оправила, волосы пригладила и собралась дверь открыть.

– А на любовь? – спросил от сердца, что ныло больно, печалилось потерей.

– Да и любови всякой конец приходит. А с ним и начало новой… Если свезет, – вздохнула тяжело. – Отпусти меня, князь. Не твоя я, а ты не мой. Отпусти. Должен ты мне вот и разочтись за те две зимы, что слезы лила по тебе. Отпусти....

– Не могу! – выкрикнул горестно. – Люба ты мне! Жжёт во тут, Влада, в сердце, – стукнул кулаком по груди.

– То расплата, Нежатушка, – покивала, брови изогнула печально. – И мне жгло, да прогорело. И у тебя отгорит, отпечалится. Дай только время. Лада Пресветлая милостива, авось снимет с тебя груз тяжкий, дозволит позабыть. Да ты уж и позабыл… А загорелся ровно тогда, когда порвала с тобой. То жадность, Нежата, и власть. Желанно то, что не твое. Ни дотянутся, ни подмять. Ай не так?

– Не так, – покачал головой. – Если кого и любил я, так только тебя. Светом твоим полнился и сам светлел. Опричь тебя и мыслей дурных не было, лишь тепло и отрада. И ты любовью дарила, взамен ничего не просила. Единственная....