– О, как, – упер руки в бока. – С тобой идти, парней распихивать, чтоб не лезли, не донимали? Красивая ты, Влада. Жаль, печальная. Ступай, авось улыбаться начнешь, горюшко из хором моих повыгонишь. В дому дышать стало тяжко, будто туманом заволокло. Иди, иди уж, курёха.

Владка и пошла, да чудно так: в проулке остановилась, хотела повернуть назад, но уговорила себя и двинулась дальше. Вышла на улицу и снова встала столбом. Потом уж опамятовала и зашагала урядно, как и положено ближнице волхва.

На середине улицы наново застыла, разумея, что не знает, где хоромы Чермного. Стояла и гадала – рыдать или смеяться? Порешила, что это знак пресветлых богов, и уж совсем было назад повернула, да услыхала веселый девичий голосок:

– Вечор мимо нашего подворья прошел, – похвалялась. – Высокий такой, у меня аж шея затекла, пока на него глядела. Воевода-то новый пригож, ой пригож. Да и живет-то опричь нас, аккурат под дубом разломанным. Помнишь, Радка, той весной сварожьим огнем развалило его? Хоромины огромадные, богатые. Завидный жених! Хватай, Радка, – и засмеялась.

Влада оглянулась любопытствуя, приметила двух пригожих девах – глазки блескучие, косы долгие – и принялась оправлять опояску новую.

– Опять знак… – шептала. – Кто ж меня с тобой сводит, Глеб? Кому в том нужда?

Оглянулась вокруг, а дуба не приметила. Пришлось ловить за рубашонку паренька круглощекого, просить свети куда надобно. Тот обрадовался, повел: скакал возле Владки козликом, смешил ведунью. Та и посмеивалась, но больше от испуга и от того, что вскоре придется перед Глебом стоять, виноватиться.

На подворье нового воеводы людно: вои бывалые, бо ярые*, челядинцы. На крыльце устроился дядька Вадим, вот к нему и двинулась Владка, пряча тревогу и испуг. Прошла мимо ратных; те проводили взглядами и тихим посвистом. Влада и обрадовалась, поняла, что не напрасно наряжалась, вешала на лоб очелье золотом шитое, навеси драгоценные. Опять к опояске потянулась, ухватилась за нее, принялась обереги перебирать.

– Владушка, ты ли? – сивоусый соскочил с приступок, заулыбался. – Забыла совсем меня. Как живется тебе, дочка? Доля или недолье?

– Здрав будь, дяденька, – Влада улыбнулась. – Не знаю, что и ответить. Переплелось все, не распутаешь. Но жива и здорова, спаси бо. Сам-то ты как? Коленки не болят, носят тебя?

– Твоими заботами, – улыбался, потешал ведунью щелкой меж зубов. – Ты что пришла-то? Никак, в Черемысл надумала вернуться? Вспомнила посул мой обратно свезти?

– Нет, что ты, – покачала головой: зазвенели навеси. – Тут мое место, опричь волхва. Науку перейму, а там уж… – и замолкла, не зная, как просить доброго дядьку, чтоб Глеба кликнул.

Меж тем, Вадим принялся ус подкручивать, подмигивать чудно:

– До Глеба притекла?

– Да, дяденька. Дома ли?

– А где ему быть? Вечор пришел злой, аки волчище. Бочку поломал, бадью на дуб закинул? – указал на высокое дерево. – Вот будет потеха, ежели она Глебу на макушку свалится. И как забросил-то? Верно говорят, сила есть – ума не надо.

Влада и навовсе испугалась. Но себя не уронила, только покрепче сжала опояску. Все думала, что Глеб запросто ее саму может закинуть, да подальше, чем ту бадейку. Но делать нечего – пришла, а стало быть, надо и повидаться, и повиниться.

– Мне бы увидеть его, дяденька. Кликни, не сочти за труд.

Вадим брови изгибал, усмехался, но молчал. Взглядом жёг чудным. Владка спину-то прямила, но все одно, тревожилась, краснела под взглядом сивоусого. Промеж того, народ, что топтался на подворье разбрелся. Тишина пала звенящая.

– А чего ж не кликнуть? Кликну. Ты, Владка, ежели что, беги и не оборачивайся. Злой Глебка нынче, – Вадим захохотал, а потом и гаркнул: – Гл-е-е-е-е-б! Влада пришла! Выйдешь иль сказать, чтоб обратно поворачивала?!

И пошел себе за угол хоромины. А ведунья растерянная осталась стоять у крыльца в тишине, ждать злобного Чермного. Спустя миг из открытых дверей послышался топот сапог, грохот страшный, а уж потом на крыльцо выскочил воевода: рубаха распахнута, опояска кое-как держится.

Влада попятилась: уж очень горячий взгляд Чермный кинул. Пойди, стерпи такое-то. Едва не прожёг насквозь.

– Здрава будь, – молвил негромко, ухватился одной рукой за опояску, другой оперся на столбушок крылечный. – По делу? Или так, в гляделки поиграть?

– Здрав будь, – ответила тихо. – Не знаю, что и ответить тебе, воевода. И по делу, и в глаза тебе посмотреть. – голову опустила, слов искала, да не находила.

– Смотри. За погляд, чай, деньгу не берут, – спустился с приступок и встал возле Владки. – Чего ж не смотришь?

– Глеб, – вздохнула тяжко ведунья, – обидела я тебя напрасно. Вечор слова кинула злые, что виноват ты, а так посмотреть, то благо дарить тебе должна. Слепая была, доверчивая. Теперь ученая. Ты зла на меня не держи, – запнулась, – прости, коли сможешь.

Поклонилась чуть приметно и пошла со двора. Застыла, заледенела, разумея, что Глеб смолчал, ни словечка не кинул в ответ. Но шла, слезы сдерживала. Все корила себя за глупость, что толкала творить нелепое, дурное: привечать скверных, отталкивать хороших.

В глухой проулок зашла, когда сумерки пали. Встала у кустяных зарослей и смотрела, как темнеет неба край, а солнце закатывается за Волохов светлый. Чуяла, как тихо, безотрадно и безлюдно. Лишь издалека чуть слышался смех, песни и писк жалейки – тоненький, веселенький.

– Да что ж за доля-то такая? – шептала тихо. – За что ни возьмусь, все против меня оборачивается.

– Быстроногая ты, Влада Новоградская, – голос Чермного прогремел в тишайшем проулке, – не догнать.

Владка обернулась и заулыбалась. Глеб и сам сиял, как мордашка Белянки после медовухи.

– Я и не убегала, – покачала головой. – Ты, видно, не торопился.

– А и не торопился, – шагнул ближе. – Шла уж очень заманчиво. Волосы светятся, навеси звякают, а запона вокруг тебя обвивается. Загляделся.

– Опять крался за мной? – укоряла, но без злобы. – Я и не услыхала, что идешь. Ступал тихо.

– Привычен, – шагнул еще ближе.

– Глеб, – заторопилась, словами принялась сыпать. – Прости меня. Не со зла, по глупости обидела. Слова-то сами с языка соскакивали.

– Слова что – звон пустой, – смотрел горячо, тревожил взором. – Иное горько, Влада.

– Я… – запнулась, но не смолчала: – Глебушка, не говори ничего, ответа у меня нет. Ты себя не мучай и меня не казни. Горечь твоя пройдет, и не вспомнишь. Кто я есть? Ведунья неудачливая и неумная. Промеж того гордячка, каких поискать. Божетех пенял, да и Беляна укоряла не раз. Счастья со мной не стяжаешь, себе только хуже сделаешь. Ты воевода теперь, так для чего тебе сплетни? Увидят, что опричь меня ходишь, укорят. А то и бляху воеводскую отберут. Кто ж с волхвами связывается?

– Если только об том печаль твоя, так она пустая, – шагнул ближе, в глаза заглянул да так, что щеки Владкины румянцем полыхнули. – Я изверг, ты – ведунья. Такого никто не простит и не забудет. Влада, по всему выходит, быть нам вместе.