– Владка, будет уже. Чего ныть-то? Вон, глянь, однодеревка идет. Смотри, какая баба там толстая расселась. Опрокинет лодчонку, и все. Может, не потонет, всплывет? Это как же трескать надо, чтоб так себя взрастить?

– Белянка, ты погоди, сама такой станешь, – ехидничала Владка. – Вон щеки-то округлились. Не лопни, подруженька.

– Ах ты! – отлаивалась рыжуха. – А как не круглиться, коли я пряники пеку? Испробовать надобно! Влада, ну тебя!

– Меня-то ну, а вот ты треснешь, – вскочила и побежала по бережку. – Догоняй, Беляна! Сумерки падут, так Вадим явится, ругать станет.

– Ну держись! Догоню, защекочу! – и бросилась вдогонку.

Бежали проворно, травку зеленую мяли сапожками богатыми. А уж как влетели на улицу Новоградскую, так и умерили шаг. Шли бойко, по сторонам глядели, да сплетничали. А как иначе? Две бабы завсегда найдут об чем позубоскалить.

Завернули на вечевую стогну, и услыхали крики:

– Идет! Воевода Чермный идет в Новоград! Завида ведет с собой! Сцапали злыдня! – бежала по улице молодуха в шитом платке.

– Постой, – Владка поманила к себе бабу. – Откуда вести такие?

– Здрава будь, – поклонилась молодайка. – Сестра ко мне притекла из Окуней, вечор дружина зашла в селище, утресь тут будут.

– Благо тебе за вести, – Влада кивнула. – Ступай, милая.

И та пошла, будто в спину кто пнул, а ведунья замерла. Все разуметь не могла, с чего сердце застучало, затрепыхалось. Ухватила Светоча, что носила на опосяке, а он, окаянный, огнем ожёг. Глянула на кругляш, и обомлела. Средь лазоревых узоров, что блестели искрами Нави, увидала огневой круг: горел ярко, слепил.

– Что это… – шептала. – Опять боги шуткуют, опять путь мой кривят....

– Вот тебе и ответ, подруга, – Беляна пнула локтем в бок. – Приедет твой темноглазый, вмиг тоску погонит. Опричь такого не заледенеешь, а сгоришь, как веточка сухонькая. Ой, Владка, аж завидки берут. Намилуешься, а я так и стану одна куковать. А и пойду нынче на гулянку, авось, сыщу молодца пригожего.

– Беляна, ты об чем, не пойму, – Влада едва румянцем не зашлась. – Не мой он, чтоб миловаться. Да и не люб. Болтушка ты.

– Я-то болтушка, а ты как девка нещупаная. Токмо и делаешь, что краснеешь. Иди уж, жди своего нелюбого, – хохотала рыжуха, сердила подругу. – Я второго дня очелье новое взяла на торгу, так ты поройся в моем коробе, себе возьми. Нелюбых завсегда в обновках встречают.

– Беляна, сей миг перестань! – озлилась, ногой топнула.

– Во-во, прям ледышка сейчас тут ярится. Вся такая мертвая, – и пошла к проулку. – Чего застыла? Идем нето. Мне еще на гулянку сбираться.

Пришлось идти за рыжухой, слушать ее ехидства. Промеж того краснеть, унимать стрекотавшее сердечко. И вот ведь чудо, печаль прошла, как не бывало! Все вокруг расцвело: и куст малиновый, и цветки лазоревые, и травка густая.

Уж на пороге хоромины, Владка опамятовала, шагнула в дом спокойно. А там добралась до ложницы и не слыхала, как потешно переругивались Беляна с Божетехом, как хохотал сивоусый дядька Вадим. Уснула, как дите, укрывшись теплой шкурой.

С рассветом ведунья вскочила заметалась по ложнице. Все боялась разбудить Беляну, что спала сладко. Кинулась на двор – умыться, себя обиходить. А потом к коробу, где спрятано было то очелье, каким хвасталась рыжуха.

– Влада, – Божетех влез в ложню. – Встала уж? Ранняя птаха. Собирайся, нынче день тревожный. Чую, многое он порешит. Так ты иди со мной, за плечом встань. Вместе сдюжим, волю богов обскажем. Слыхала? Колокол бьет. Чермный в град вошел. Торопись, ведуничка, торопись.

Влада и торопилась, косы чесала, очелье прилаживала. Сапожки вздевала новые блескучие, запону на себя тянула – шитую нарядную. Выскочила на крыльцо, едва не толкнула Божетеха.

– Идем через проулки, инако в толпе застрянем. Вон, закричали уж.

Волхв хмурый шагнул с подворья и повел ведунью через улочки, что заросли лопухами. Шли недолго, а у вечевой стогны увязли. Пришлось Божетеху голосом надавить, кричать, чтоб пустили. Так и дошли до места, встали под столбом Сварожьим опричь княжьего крыльца.

На утреннем нежгиливом солнце блестели мечи многих воев, доспех сиял так, что едва не слепил. Промеж того и златотканые одежки родовитых искрились, как звезды в ночи.

Владка огляделась, увидала Нежату, что взошел на крыльцо и застыл. Глядел строго, но ведунья поняла – сторожится и опасается. А уж потом обернулась и приметила Глеба....

Сидел верхом, спину прямил, а сам смотрел на нее неотрывно: в глазах пламя жгучее, а на губах улыбка широкая. Влада не стерпела, спряталась за спину Божетеха, а уж оттуда тишком поглядывала на воеводу Новоградского. Тот, по всему видно, потешался. Указывал незаметно на глаз, мол, целый.

Через малое время ропот пошел по толпе, что шевелилась опричь вечевого крыльца:

– Зверюга!

– Глянь, щерится, аки пёс!

Влада услыхала чудной рык и голос злой, яростный:

– Что уставились?! Морды лживые! Князя спихнули и рады?! Всем помщу, всех упомню, никого не забуду.

Влада вышла из-за плеча Божетеха и увидела огромного воя: шел сам-один. Волосы в косы смётаны, борода долгая и густая. Плечистый, крепкий и жуткий. Глаза бо ярые, кулачищи огромадные, а взгляд режет не хуже меча острого. Пока разглядывала Завида Скора, тот ее заприметил:

– Ядрёная! Не бойся, выйди. Приласкаю, – и захохотал страшно, дико.

– Тих-а-а-а! – Нежата голос возвысил, молчать заставил. – Здрав будь, воевода. Обскажи вече, что да как.

– Здрав будь, княже, – Глеб спешился, пошел к ступени вечевой. – Здрав будь, люд честной. Привез вам Завида Скора на суд.

– Где ватага его? – Нежата злился, и то Владка разумела.

– С десятка два ушли в леса, остальные в дружину твою вернулись, – да и Глеб осерьезнел.

– В дружину? Кто ж повелел? – Нежата голосом заледенел, брови свел грозно. – Вчера продали, а ныне оборонять Новоград порешили?

– С меня спрашивай, княже, – Глеб головы не склонил. – Моя порука. Ежели кто из них бедой откликнется, смахнешь мою голову с плеч.

Вече зашумело, то ли одобряя, то ли злобясь.

– Смахну, воевода, – Нежата положил руку на оплетку меча, глядел яростно. – Сколь крови пролили, сколь жизней отняли, и простить?

– Погоди, княже, судить, – Глеб руку поднял. – Завида свои же и выдали. Не все резали, иные обороняли. Перуном поклялись, то сам видел. Славка Рудный поручился. Когда его Сухонки щипали, так дружинные мечей не подняли. Меж себя резались.

– Рудный?

– Тут я, княже, – выехал на рыжем коне вой невысокий. – Не сдюжил бы супротив Завида, если б в его ватаге розни не случилось. Воевода правду молвит.