Полгода спустя А. Б. Борин (1930–2019), один из знаменитых журналистов второй тетрадки «Литературной газеты», школьный товарищ и друг Натана Эйдельмана, в свое время наблюдавший за событиями вокруг критики «Большого Жанно», упомянул эту историю в журнале другого лагеря – «Лехаим». Приведем интересующий нас фрагмент:

Совсем недавно, в апреле 2003 года, газета «День литературы» опубликовала переписку двух литераторов – Андрея Мальгина и Сергея Есина. Главная их печаль – стоит только проявить некоторое инакомыслие, как тут же тебя без всякого повода окрестят антисемитом. А какие они антисемиты? Мальгин даже уверяет, что, не будучи евреем, «животных антисемитов» «не переваривает с детства». Правда, тут же огорчается: «Разгромив НТВ и еще кого-то в еврейском лагере, Путин не создал никакого идеологического бастиона для подлинных государственников, для настоящих патриотов». Убежденный же неантисемит Есин, которому «до чертиков надоело говорить о евреях» и который «с удовольствием не знал бы о них», ему вторит: «Процентное соотношение евреев-литераторов… чудовищно по отношению к русским. Мы что, хуже пишем?» И с тоской вспоминает, что когда-то в журнале «Юность» он «стоял всегда во вторую очередь и проходил только тогда, когда проходили все свои». Ну, словом, обыкновенные инакомыслящие – что с них взять.

Так вот, среди прочего Мальгин рассказывает, как в свое время сильно пострадал из‐за Эйдельмана. Вспоминает редакционную летучку в «Литературной газете», где обсуждалась его статья о книге Натана. В ней он «доказательно», по его слову, назвал Эйдельмана «плагиатором». «Зная, что из‐за Эйдельмана меня будут бить, – продолжает он, – я взял с собой на летучку целую папку дополнительных материалов. Меня втоптали в грязь шестьдесят эйдельманов, сидевших в зале, я понял, что никому не интересна суть вопроса. И я им сказал с трибуны фразу, из‐за которой меня выгнали с работы… Я сказал в сердцах: «Вот вы всегда так, слышите только одно: „Наших бьют“».

Мальгин лжет. Лжет беспардонно. Дело в том, что в ту пору я тоже работал в «Литературной газете», был на летучке и отлично помню всю позорную историю с его статьей, громившей книгу Натана «Большой Жанно» (о Пущине). Статью эту я увидел еще в верстке. Прочел ее. Злобный разнос. Было впечатление, что Мальгин выполнял чей-то «влиятельный» заказ. Позже стало известно: статья эта, как и некоторые другие публикации в «Литгазете», действительно, должна была помешать выдвижению Натана Эйдельмана на Государственную премию.

Впрочем, квалифицированно справиться с поставленной задачей Мальгин не сумел. Статья его была вопиюще безграмотна. Имена исторических персонажей, даты, фактические обстоятельства – все было переврано, перепутано. Прочитав верстку, я позвонил Натану. «Любопытно, – сказал он, – захвати полоску, вечером я приеду». Проглядев текст, Натан возмутился. Нет, не из‐за ругани в свой адрес, она его не тронула, его возмутило фантастическое количество ошибок. «Ну какой неуч!» – вздохнул он и… стал править материал. Весь вечер он приводил поносившую его статью в божеский вид.

Удивительно, но мне это показалось тогда совершенно нормальным. Уж не знаю, что на меня повлияло, может быть, профессиональная привычка при виде ляпов тут же хвататься за карандаш. Однако когда Натан уехал, я подумал: идиоты, что мы делаем?

Почему мы помогаем лжецу, интригану, зачем исправляем его огрехи, прячем его безграмотность? Пусть читатель видит, как он дремуч.

Я позвонил Натану. Но он не согласился. «Понимаешь, – сказал, – тогда я не смогу публично ему возразить. Ловить его на незнании, тыкать носом в ошибки – мелко и унизительно. Если я решу с ним спорить, то разговор надо вести по сути, принципиально и без дураков. Нельзя терять лицо».

«Нельзя терять лицо». Слова, которые я слышал от Натана с ранней юности.

Я попытался отговорить заместителя главного редактора «Литгазеты» Изюмова печатать безграмотный материал, но Изюмов возразил: «Я видел полосу, ошибки, кажется, уже исправлены?» Что я мог ответить? Видно, начальство имело на этот счет твердую установку.

А на той летучке я, конечно, рассказал, как Эйдельман приводил в порядок последними словами ругавшую его статью, выгребал из нее все нелепицы. Очень смеялись. И выгнали из редакции Мальгина, разумеется, отнюдь не «шестьдесят эйдельманов» (что они могли тогда, в начале восьмидесятых?) и не за мнимую его смелость на летучке. Просто в какой-то момент в нем разочаровалось редакционное начальство, делавшее на него свою ставку. Он, как говорилось тогда, не оправдал доверия. Однако виноватыми оказались, естественно, евреи[340].

На эти слова А. Борина ответили как А. Мальгин, так и С. Есин. Хронологически первым был ответ А. Мальгина, который завершался следующим:

Вот так рождаются легенды. И по радио произносятся, и в журналах публикуются. К счастью, в «Литгазете» в те годы было принято вести стенограммы летучек. И стенограмма той летучки имеется у меня в архиве, и даже верстка полосы, в которую, как теперь стало известно, Эйдельман пытался внести правку, тоже у меня есть. И никакие «нелепицы» он оттуда не «выгребал», а просто пытался, как мог, смягчить ее. К счастью, ни одного слова из предложенной им «правки» начальство не приняло. На летучке Борин был, сидел в первом ряду, прерывал мое выступление улюлюканьем и демонстративным хохотом, но сам слова не брал, это тоже из области легенд.

Это замечательный сюжет для задуманной мной книги о советских писателях, о нравах того времени, о либеральном терроре.

Я опубликовал в ЛГ в тяжелейшие времена пятьдесят либеральнейших статей, веревки вил из Кожинова с Куняевым, делал котлету из «Нашего современника» и «Молодой гвардии», но стоило поднять руку на одного неприкасаемого либерала в столь важный для него момент выдвижения на Государственную премию СССР, как на меня тут же наклеивают ярлык антисемита и заставляют двадцать лет от него отмываться[341].

С. Н. Есин (1935–2017), известный литературный деятель, выпускник МГУ (1960) и Академии общественных наук при ЦК КПСС (1981), член КПСС (1969), ректор Литературного института (1992–2005), посвятил публикации А. Борина строки в своем дневнике за 2005 год. Поспешная публикация дневниковых записей, практиковавшаяся литератором, позволила некоторым предположить, что «с помощью дневников Есин решил поквитаться со всеми своими оппонентами»[342]. Впрочем, иные прекраснодушно прочили им будущее «одного из наиважнейших свидетельств о наших днях», в них «вроде бы и нет» «привычных дневниковых примет в виде бесконечного сведения счетов с друзьями и недругами», притом «мы видим тут полное отсутствие пафоса», а также «лобовой, чванливой