кабинета замначальника по безопасности, мимо огромных окон актового зала и не понимала, о чём говорит Маргарита, а она уже перешла на своё здоровье. Гундосо жужжа, как попавшая в паутину муха, Маргарита торопилась высказаться:

– Мне вчера с деревни мяты привезли, от боли в спине помогает. А я скажу – никакого толку, воняю, как ванильна мороженка, а боль не стихает. Не знаешь ли ты, чем спину лечить? Мне одна посоветовала яичные желтки растереть с керосином и пить натощак. С неделю пробовала, желудок бастует.

Коридор скоро заканчивался, чем ближе было к кабинету начальника цеха, тем торопливее и непонятнее была речь Маргариты.

– …Напиться двумя стаканами шиповника… думала сдохнуть, раз-навсегда… блевала… от лака волосы полезли… пчелино покрывало на спину майки пришить…

Маргарита толкнула дверь в приёмную начальника цеха. Видимо, неудачно, и, чтобы не закричать от боли, Маргарите пришлось заткнуться и ухватиться за поясницу. Разозлившись на весь белый свет, Маргарита с разлёта захлопнула дверь и нерешительными шагами повернула обратно.

– Потише можно? – скуксилась секретарша от грохота и торцом поставила нож, которым подтачивала карандаши.

– Простите, – извинилась Ася.

В приёмной было душно, и Ася моментально вспотела. Ладонью собрала пот на волосы, остатки вытерла о карман спецовки. От складских сквозняков грубая спецовка спасала, а здесь становилась тяжёлой, словно рюкзак на плечах.

Секретарша вставила в стакан аккуратно отточенный карандаш. Они стояли букетом и, наверное, пахли свежим деревом, лаком, графитом, но всё это поглощал застоялый запах сажи, масла, соляры. Со временем запах завода проникал во всё – в одежду, волосы, даже пот. Запах вместе с зарплатой приносили домой, и со временем он пробирался в постельное бельё, мебель, посуду. И сколько ни мойся, ни устраивай банных дней на даче, завод липучкой следовал за тобой.

– Чего надо?

Ася замялась, сделала несколько нерешительных шагов то к кабинету начальника, то к двери на выход. По спине потёк пот.

– Я пойду, – потянулась к двери на выход Ася.

– Да что хотела? – уже ласково улыбнулась секретарша.

– Ничего не хотела. Сказали, что начальник цеха меня искал.

Секретарша прищурила глаза и, кажется, по-новому взглянула на Асю.

– Мурзина?

В горле появился ком, Ася прокашлялась. Специально сказала «искал», а не «вызывал». Слово «вызывал» влекло неведомую силу ответа за проступок.

– Зайди к парторгу.

«Оба-на! В профком, начальник цеха, парторг!» – совсем не в тему. Точно кто-то сдал.

Секретарша поднялась, вышла из-за стола и открыла дверь, но не начальника цеха, а другую, в левом углу приёмной. Ася раньше не замечала её.

– Виолетта Львовна, – куда-то в темноту комнаты позвала секретарша, – Мурзина подошла. Заходи.

Маленький кабинет, сваренный из металлических каркасов, как сотни других на заводе. За столом сидит красавица, на груди синего трикотажного платья – брошь-ромашка с «жемчугом». Над головой радио с почерневшим от пыли динамиком. На высоченном сейфе в белом горшке болезненный хлорофитум – цветок, которому неведомы солнце и свежий воздух.

– Я знаю, что ты поступила в институт, – ровным голосом сказала Виолетта Львовна.

И небо не упало на землю. И чего ему падать? Ну знает и знает. Конечно, это удивительно, что парторгу до этого есть дело. Ася покосилась на Виолетту Львовну и без энтузиазма ответила:

– Сдала экзамены, зачисление для вечерников будет только через месяц.

– Но ты же уверена, что поступила?

– Ну да. В приёмной сказали, что для поступления на вечерний вполне хватит троек. А у меня две тройки, две четвёрки. – И зачем она всё это рассказывает, не понимала Ася.

На складе на неё, наверное, написали пять докладных: поехала менять батарею, а сама пропала на полчаса. Снова лишат премии. Невелика потеря, но и приятного мало. Лучше бы постояла в очереди за денежкой. Глядишь, и получила бы под шумок, Федька наверняка уже у самой кассы околачивается, пропускает всю бригаду.

– Ты же знаешь, что Люба уходит в декрет? – издалека начала Виолетта Львовна.

«Знаю!» – рассеянно подумала Ася. Комсорг Люба Дудка дохаживала последнюю неделю и уже считала часы до декретного отпуска. Теперь придётся носить комсомольские взносы в административный корпус, где располагался головной комитет комсомола.

– Мы решили эту должность предложить тебе.

«Бух, бух, бух», – заколотило Асино сердце. «На фига! Я что, самоубийца?» – захотелось заорать Асе, но сдержалась, пригнула голову, чтобы глаза не выдали разочарование, гнев, недовольство. Сразу вспомнился Федька, один он десертной ложечкой «выедал весь мозг», а тут целый цех, двести семнадцать комсомольцев, и как минимум с десяток таких, как Фёдор.

– Как ты на это смотришь?

– Никак не смотрю, – подняла голову Ася. – Я не хочу. Мне и бригады хватает.

– Но как? – встрепенулась парторг. Видимо, она не ожидала отказа и явно его не понимала и не принимала. – Это же честь – попасть в четырёхугольник цеха!

– Можно я пойду, на складе совсем никого не осталось? – Ася понимала, что всё равно пока ещё не начавшийся спор проиграет по всем фронтам. Ей нечем крыть, кроме своего короткого, противного «не хочу». Сердце защемило, словно на нём чёрными буквами выжигалось это слово отказа.

В цехе она одна такая. Виолетта Львовна Андреева. С густой струёй белокурых кудрей над плечами, высоким лбом. Актриса, заплутавшая в заводских дебрях. Деликатные платья, высокие каблуки. Мягкий голос. Уравновешенная, складно говорящая. Куда Асе равняться с ней. И не надо уговаривать, иначе она сейчас превратится в тупого барана и начнёт хамить и бодаться. А ей надо отработать в цехе, пока не закончила институт и не нашла работу по специальности.

На металлический пол струпьями сыпался лак с блёстками, который Ася тихонько отколупывала с ногтей. Жалко, конечно, портить маникюр, вчера полвечера старалась. Но сейчас только это занятие успокаивало и спасало от грусти. Можно, конечно, завершить нескончаемую процедуру уговора коротким «да», но для Аси это немыслимо, словно её без ракеты попросили слетать на Марс. Виолетта Львовна перечисляла все достоинства этой работы, говорила о партийном долге… ровными порциями делила ценность и авторитет предложения. Упёртое «нет» строптивой Мурзиной начинало её выбешивать. Она расхаживала по кабинету, иссякая в красноречии и распаляясь от собственного бессилия.

Видимо, накал в кабинете достиг такой температуры, что это почувствовал сам начальник цеха. Он отдёрнул штору и постучался в окно. Стекло приминало и искажало проходящие слова, но понять было можно.

– Что там у вас? – спросил Шутенко.

– Я больше не могу! – прижала к груди руки Виолетта Львовна.

– Давай её сюда, – кивнул он и вернул штору на место.

– Иди, – мягко прогнала она.

И Ася поняла: всё настолько серьёзно, что барахтаться бесполезно – спастись не получится.

Шутенко в уговорах был прост.

– Всегда