визит стоянки. Вчера мне в любви не повезло, если не считать объятий и поцелуев, зато сегодня фартит как никогда — я вижу черную обтекаемую капсулу скоростного байка с двуглавым орлом на бензобаке. Мысль об очередном счастливом стечении обстоятельств мелькает и тут же исчезает в глубинах разума.

Я подхожу к глянцевой капсуле и с удовольствием осматриваю ее, любуясь совершенной формой. Когда я вернусь из Царского Села, мой экземпляр Урала уже будет ждать меня на подземной стоянке высотки. Если вернусь…

Достаю из кармана смартфон и запускаю приложение, любезно закачанное в него специалистами Тайной Канцелярии. В качестве ее сотрудника я могу воспользоваться любым транспортным средством, принадлежащим спецслужбам.

Мотоцикл оживает, на экране загорается стартовый интерфейс, и я сажусь на мягкое кожаное сидение. Запускаю двигатель и с удовольствием слушаю басовитое урчание, которое пробуждает во мне неистребимое стремление к свободе.

Включаю навигатор и выбираю пункт назначения — Выборг. До него 162 километра и два часа пути, но я домчу быстрее — буквально за час.

Идеальное дорожное полотно расстилается серой лентой, я несусь на огромной скорости, лавируя между машинами, и полицейские не решаются останавливать Урал с гербом Империи на борту, хотя видят, что за рулем парень в футболке и джинсах. Видимо, они не хотят усложнять себе жизнь, предпочитая лишний раз не конфликтовать с имперскими силовыми структурами.

Мимо проносятся города и деревушки, я наслаждаюсь красивейшими северными пейзажами, и тревожные мысли на время отступают. Я с упоением дышу пьянящим воздухом абсолютной свободы и больше всего хочу не терять это ощущение никогда.

Выборгский сиротский дом находится на окраине города, в густом сосновом бору. Я сворачиваю с магистрали, ориентируясь на покосившийся указатель, и сбрасываю скорость. Узкая дорога приводит меня к хорошо знакомым воротам, теперь обожженным и покосившимся. Будка охранника сгорела дотла и превратилась в небольшую кучку обломков.

По территории сиротского дома я еду медленно. Меня встречает первозданная тишина, нарушаемая лишь недовольным цокотом белок и пением птиц. За десять лет здесь ничего не изменилось, если не считать деревьев, которые теперь не кажутся великанами, как в детстве. Останавливаюсь у обугленных развалин главного здания и глушу мотор.

Я рос здесь, но теперь вижу мертвое место, где вместо детского смеха и громких криков — лишь молчание разрушенных стен. Мой затуманенный взгляд скользит по местам, где когда-то были наши комнаты, классы и спортивные залы.

Покрытые пеплом и пылью развалины вызывают в памяти грустные воспоминания. Воспоминания о том, как я делал свои первые шаги, как учился, как играл в незамысловатые детские игры и боролся за собственную жизнь.

Я отбрасываю сентиментальность и приступаю к осмотру руин. Медленно бреду среди обугленных, полуразрушенных стен, но вспоминаю лишь самые неприятные моменты собственной жизни.

Здесь, в умывальнике, старшаки устроили мне первую темную. Набросили одеяло и били толпой, невзирая на мой плач и просьбы о пощаде. Первая ночь в сиротском доме задала вектор всем последующим.

В боевых залах меня били трое или четверо на одного, и я сопротивлялся, как мог, никогда не сдаваясь. Бонусом за это получал зуботычины и удары по ребрам, уже лежа в луже собственной крови.

Мраморная чаша фонтана, в котором меня периодически топили, приговаривая: «Сдохни, поганый аристо!», теперь высохла и наполнилась серым пеплом. Я приседаю, набераю его в пригоршню и наблюдаю, как серые частички медленно струятся сквозь пальцы.

В уголках глаз выступают слезы.

Глаза. Всему виной были мои фиолетовые глаза. Они кричали всем и каждому, что я чужой, что принадлежу к другому миру, к миру аристократов. Они несли отметину цвета смерти, были проклятием, приговором к одиночеству и ненависти. Они стали причиной, из-за которой я должен был получать в морду от каждого уважающий себя мальчишки. И я получал по полной.

Немного повзрослев, я начал вылавливать обидчиков по одному, и избивал их с недетской жестокостью. А пацаны отвечали мне только толпой, потому что один на один драться боялись. Они, сероглазые бездари, вымещали на мне всю ненависть к аристо, накопленную поколениями предков.

Воспоминания о страданиях всплывают одно за другим. Мой взгляд устремлен в прошлое, во мрак, в котором я жил до восьми лет. Очертания полузабытых страхов, злобы и боли вновь вырисовываются перед глазами и вызывают желание бежать, как и тогда, десять лет назад.

Возвращаюсь к осмотру развалин, стараясь отпустить минувшее. Фрагменты прошлого переплетаются с настоящим, создавая мозаичный портрет детства парии, от которого я сбежал в Петербург десять лет назад. Возможно, я найду в нем что-то, что поможет мне освободиться от призраков прошлого.

В актовый зал я захожу, осторожно переступая через торчащие из обгорелых досок гвозди и обломки стекла, усеивающие пол. Тишина внутри нарушается лишь звуками моих шагов и хрустом обломков под подошвами.

На чудом уцелевшей стене висят фотографии. Под закопченными стеклами проступают мальчишеские лица. Я узнаю их, хотя предпочел бы забыть навсегда. Нахожу фотографию своего класса, вытираю копоть тыльной стороной ладони и вглядываюсь в детские лица.

На ней запечатлены восьмилетки, выпуск одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Я стою сбоку справа, чуть в стороне от всех и улыбаюсь. Улыбаюсь назло своим обидчикам, лица которых выражают злобу и уныние. Теперь мне кажется, что моя белозубая улыбка на этом снимке, разгоняет сгустившуюся вокруг тьму.

Осторожно прикасаюсь к стеклу и разглядываю каждое лицо на фотографии. Все они были детьми и не ведали, что творят. Теперь мои маленькие мучители мертвы. Время то ли рассудило, то ли осудило нас. Кривая линия моей улыбки становится невольным отражением непредсказуемого хода судьбы.

Я перехожу к следующему групповому портрету. На нем меня быть не должно, потому что я сбежал во время экскурсии по Москве незадолго до фотографирования. Тогда это показалось мне единственным возможным вариантом, который мог изменить мою жизнь к лучшему и избавить от мучений.

Позвоночник пронзает острая раскаленная игла, и я вздрагиваю, будто от удара током. На фото красуется моя повзрослевшая улыбающаяся рожица. Этого не может быть! В это время меня уже подобрал Шеф и привел в Приют!

Мое тело словно накрывает волна ледяного холода. Мучительные моменты прошлого, которые я пытался забыть, возвращаются с болезненной ясностью. Глубокий шок и недоумение вызывают чувство дезориентации во времени и пространстве.

Как я мог оказался на этой фотографии? Я иду вдоль стены в каком-то ступоре и рассматриваю фото за фото. Наблюдаю свое взрослеющее лицо и не могу понять, как это возможно⁈

Реальность крошится на фрагменты и складывается в невообразимый мистический лабиринт. Как я мог находиться