Никто не поймет, что значит для нас этот любимый голос, как пылают наши щеки, горят наши глаза, когда фюрер начинает обличать военных преступников. Какое воодушевление вызывают у нас эти слова, когда мы толпимся вокруг радиостанции, не желая пропустить ни одного слова! Можно ли представить себе более дорогую награду после дня боя, чем слушать фюрера? Никогда! Все мы благодарны ему!

Суббота, 4 октября 1941 г.

Едва ли можно достойно оценить спокойную беззаветную храбрость посыльного, который бросается вперед под градом пуль, под убийственным минометным огнем, не обращая внимания на разрывы снарядов противника. Или труд медицинского санитара, который ползет к раненым солдатам, а потом снова ползет обратно и перед тем, как прыгнуть назад в наш окоп, сам получает ранение, но перед тем, как произнести «теперь – моя очередь», успевает позаботиться о троих раненых, спускает штаны и штопает довольно глубокое [касательное] пулевое ранение 15 дюймов длиной [38 сантиметров]. Что здесь можно сказать? Может ли кто-то понять, представить себе, что совершили в этой войне самые прекрасные немецкие юноши?

Понедельник, 6 октября 1941 г.

В 8.30 мы снова выступаем в качестве замыкающей роты. Всю ночь бушевал дождь. Как обычно, здесь нет дороги как таковой, а только тропинка через поля. Сегодня нам, возможно, приходится даже хуже, чем на обратном пути в Конличку. Поля совершенно раскисли, и дорогу нам лишь изредка указывают оставленные нашими войсками на земле вешки. Если бы мы не видели эти знаки, то обязательно заблудились бы.

Ночью становится по-настоящему холодно, и все мы думаем, что так дальше продолжаться не может. В такой трясине мы скоро совсем не сможем двигаться. Наш обоз сегодня совсем не сумел продвинуться вперед. Что же будет здесь в период дождей?

Вторник, 7 октября 1941 г.

Сегодня ночью нам пришлось впервые испытать настоящую русскую снежную бурю. Снег не задерживался на земле, но ветер свистел в каждом углу, в каждой трещине нашей избушки, и мы ожидали, что соломенная крыша готова вот-вот оторваться. Неплохое испытание на себе, какой будет приближающаяся зима. Это будет настоящим кошмаром! (Лично я думаю, что этот месяц нам придется выкинуть из боев.) У нас больше нет бензина, и на какое-то время никто к нам не доберется, потому что наши бензовозы находятся на пути назад, и им потребуется много времени на то, чтобы пробиться сквозь всю эту грязь.

Завтра нам предстоит штурмовать городок Дмитриев[40], что находится в пяти километрах перед нами. Все говорят, что это станет нашей последней задачей и что вся дивизия соберется в Д. Это тоже стало бы самой лучшей новостью, потому что все наши роты изрядно потрепаны, а многие машины уже выбиты. Если так будет продолжаться и дальше, будет лучше свести наш полк в один батальон. Тогда он будет должным образом укомплектован личным составом и оснащен техникой и окажется боеспособным.

Дождь все еще не прекращался. Стоит посмотреть на то, как наши машины прокладывают себе дорогу через грязь. «Штайр»[41] уже просто ничем невозможно убить.

Среда, 8 октября 1941 г.

Несколько позиций противника все еще блокируют восточный въезд в Дмитриев, но с помощью пистолетов [пулеметов] и ручных гранат нам удалось выбить русских из их окопов и лисьих нор. Они, должно быть, были под полным впечатлением от нашего огня: в глазах плескался страх, и, конечно же, они не могли взять в толк, почему мы не прикончили всех их на месте. «Сталин капут» – с такими словами их погнали в лагерь для военнопленных. Здесь их жизнь станет лучше, чем под бичами комиссаров[42]. Для них война закончена.

Во время прочесывания городка нас несколько раз обстреливали замаскировавшиеся русские, но в целом город был практически пуст. Гражданских лиц мы увидели не раньше, чем ринулись через мост [через реку Свапа] на другую сторону города, где должны были закрепиться. Мы с командиром побежали изо всех сил, насколько позволяли наши ноги, но не успели обогнуть последний угол, как мост взлетел на воздух после оглушительного взрыва. На другой стороне все еще можно было видеть убегающего русского; мы стали стрелять в него, но было слишком поздно. Очевидно, он готовил взрывы и поджигал запалы, потому что через несколько секунд взорвался и второй мост.

На улице стоит подбитый русский разведывательный бронеавтомобиль, и, когда мы заглянули внутрь, оттуда полез русский. Это был водитель, который с беспокойством ждал нашего прибытия, так как опасался, что мы расстреляем его. Но чувство здравого смысла у этого человека победило. Кто-то объяснил ему на русском языке, что с ним ничего не случится. И вот он уже был готов обнять каждого из нас и жаждал поделиться с нами любой информацией.

Когда мы поставили боевое охранение, мы пошли, чтобы подыскать себе дом около моста. То, что мы нашли, было лучшим, что мне довелось до сих пор видеть в России. С настоящей мебелью, удобными комнатами – настоящее сокровище для нас. Люди в этом доме сначала были очень напуганы. Особенно их пугало то, что мы можем расстрелять их 17-летнего сына. Но когда нам удалось убедить их в том, что ничего подобного не произойдет, они сразу же стали дружелюбными, принесли нам молоко, сливочное масло, мед, теплую воду, стали прислуживать нам изо всех сил. Что это – уважение с их стороны или просто страх перед немецким солдатом?

Когда днем мне пришлось отправиться в батальон, я как следует разглядел город Д. Как обычно, омерзительное место. Единственное достойное здание – это казармы, и для защиты от воздушных налетов здесь уже было установлено наше 88-мм зенитное орудие. А во всем остальном – все те же нищие маленькие грязные избушки. Вечером мы узнали, что нам на какое-то время придется здесь остаться. День или два покоя – какое великолепие!

Пятница, 10 октября 1941 г.

Бог знает, как давно мы не видели никакого жалованья, но это на самом деле ничего не значит, потому что на этих землях обетованных нечего купить, но теперь у каждого из нас в кармане лежит по несколько сотен марок.

Неприятным фактором быстрого наступления являлось то, что наши обозы не поспевали за нами, так как не могли пробиться через грязь. До нас уже целую вечность не доходила почта, и, что хуже всего, мы сами тоже не могли отправлять письма. Потому что, несмотря на то что