«Он оптимистичен, наш советский патриотизм, потому что эта вера делает нас уверенными в себе, в своих целях, в результатах нашей работы и нашей борьбы»[549]. Особая черта советского патриотизма — безграничный оптимизм и бодрость духа: «Мы никогда не впадаем в отчаяние, как впадает в отчаяние реакция зарубежных стран, ибо какова бы ни была личная судьба, быть может каждый из нас погибнет, но впереди тот свет, который озаряет наши усилия и наш порыв»[550]. Наверное, особой шарм этому выступлению в соцреалистическом духе придавал тот факт, что энергичные лозунги доносились не от молодого человека, а от весьма пожилого историка.

Заключительное слово взял К. В. Базилевич. Новый оратор сумел подметить, что советский патриотизм — это «активный патриотизм»[551]. Более того, каждый патриот всегда должен быть начеку: «И большой ошибкой, величайшим преступлением против нашего советского патриотизма является недооценка этих изменений и преклонение перед иностранщиной»[552]. Если буржуазные историки погрязли в индивидуализме, то этическим базисом советского ученого должно быть понимание того, что «каждая наша работа является как бы сведением целого ряда других усилий, поэтому она является частью общественной работы»[553]. Лозунг «Индивидуальность — ничто, коллектив — все!» работал и в данном случае, морально готовя советских историков к кропотливой работе над многочисленными коллективными проектами, в особенности «Всемирной историей», написание которой явно буксовало. В заключение Базилевич напомнил, что только критика и самокритика являются залогом успеха в научной работе.

По итогам собрания была принята специальная резолюция. Она гласила, что «Ученый совет считает необходимым: 1. Усилить работу по изданию “Всемирной истории”, которая должна быть воплощением концепции всемирно-исторического процесса, впервые изложенной в “Манифесте Коммунистической партии” Маркса и Энгельса и развитой в работах Ленина и Сталина. 2. Усилить работу по изучению истории СССР, в особенности советского периода… 3) Усилить работу по изучению всемирной истории эпохи империализма и подготовки второй мировой войны. 4) Вести систематическую работу по разоблачению реакционной буржуазной историографии»[554].

Отголоски дела КР проявились и в Историко-архивном институте. Как уже отмечалось, здесь сложилась непростая ситуация, когда происходила практическая открытая борьба между «историками» и «архивистами».

Директор института Д. С. Бабурин проводил достаточно либеральный курс[555]. Ситуация стала предметом разбирательства со стороны бюро Свердловского РК ВКП (б). В документе от 31 июля 1947 г. прямо говорилось, что «бывший директор тов. Бабурин и секретарь парторганизации тов. Шароборова не приняли мер к повышению качества и идейно-политической направленности преподавания, усилению бдительности к вопросам содержания работы кафедр, к неослабной борьбе со всеми проявлениями буржуазной идеологии в науке»[556].

Особенно сильный удар пришелся по А. И. Андрееву. Его прошлое (ссылка по «Академическому делу») и методологическая позиция, когда он открыто признавал себя учеником А. С. Лаппо-Данилевского, делали его крайне уязвимым. Против историка ополчились многие, в том числе и «архивисты», считая его проводником линии «историков». Еще в 1944 г. июльское постановление бюро РК гласило: «Проф. Андреев — буржуазный ученый, который до сих пор идейно не разоружился. Руководство института и парторганизация, зная о политической физиономии проф. Андреева, не приняли мер к тому, чтобы его политически разоблачить, за все время не застенографировано ни одной лекции проф. Андреева, этим самым ему предоставлена бесконтрольная возможность протаскивать чуждые нам идеи»[557].

Пока директором был Бабурин, Андреева удавалось выводить из под удара. Но 22 июня 1947 г. Бубурина сняли с должности. С весны 1947 г. работу учреждения проверяла комиссия райкома. Новым директором был назначен Н. А. Елистратов.

В начале лета 1947 г. на А. И. Андреева в Свердловский райком партии поступил донос от преподавателя кафедры вспомогательных исторических дисциплин Историко-архивного института Е. Н. Даниловой, в котором писалось о немарксистском преподавании Андреевым источниковедения. В вину историку вменялось то, что он слишком зависит в своих взглядах от своего учителя А. С. Лаппо-Данилевского[558].

31 июля 1947 г. прошло заседание бюро РК. На нем в центре внимания оказалось закрытое письмо по делу КР, положения которого экстраполировались на ситуацию в институте. Ярким примером преклонения перед иностранщиной был назван Андреев. Выступавший Максаков признавал, что Андреев — хороший специалист, но чуждый марксизму. Он призвал активнее и быстрее готовить кадры источниковедов-марксистов, а к старым специалистам относиться осторожно и доверять им только те курсы, где они не смогут нанести идеологического вреда. После этого историка отстранили от преподавательской деятельности. События в МГИАИ отразились и на работе Андреева в Институте истории. В декабре того же года там была перенесена его аттестация[559]. Не меньше критики прозвучало и в адрес уже бывшего директора Бабурина.

В заключении отметим, что первые идеологические кампании послевоенного времени задели историческую науку не напрямую, а «по касательной». Несмотря на ряд громких историй, широкомасштабных погромов пока не наблюдалось, а научное сообщество пережило это время с относительно небольшими потерями. Но время показало, что все только начиналось. Историческая наука, как и общество в целом, втягивалось в идеологическую горячку.

Глава 5

Кампания по борьбе с «буржуазным объективизмом» и советская историческая наука

1. Старт кампании

Кампания по борьбе с «буржуазным объективизмом» — зловещее событие в интеллектуальной жизни советского общества. Несмотря на то, что она заслоняется более агрессивной и разнузданной кампанией по борьбе с «безродным космополитизмом», борьба с объективизмом является важнейшим шагом на пути к дальнейшей идеологической мобилизации интеллигенции. Именно она стала отправным пунктом полномасштабного запуска маховика проработок, которые до этого лишь по касательной задевали историческую науку. Теперь идеологическая горячка проникла во все научные и культурные сферы.

Термин «объективизм» имманентно присутствовал в политической культуре советского общества и трактовался как беспристрастный и безыдейный взгляд на мир. Он противопоставлялся партийности, то есть умению рассмотреть вопрос с партийной точки зрения, естественно большевистской. Настоящий большевик не мог беспристрастно трактовать те или иные события, поскольку именно партийность задавала координаты, служила критерием верности оценки. Объективизм нарушал множество постулатов большевистской идеологии. Пожалуй, главным из них, в данном случае, являлся принцип единства теории и практики. Согласно ему, ученый не мог просто исследовать действительность, а обязан был интенсивно применять полученные знания для строительства коммунистического общества и служения партии. Более того, «сползание» к «объективизму» таило в себе опасность потери идеологической бдительности и, тем самым, позволяло противникам партии одержать пусть локальную, но победу. 1 декабря 1931 г. Л. М. Каганович, выступая в Институте красной профессуры, обвинил И. И. Минца в том,