Толкун шел следом молча. Только веснушки все так же темнели на его лице.

Жена кудрявого Кунца мигом собрала сытное угощение: щи, краюху хлеба, пироги с капустой и травяной взвар. Марий ел аккуратно, но быстро, по старой, еще в Школе Дейва обретенной привычке. Попробовал взвар, с трудом сдержал гримасу – меда хозяйка добавила от души, явно надеясь угодить дорогому гостю, – и отставил чашку в сторону.

В избу набилась чуть не половина волости, с благоговением наблюдающая, как вкушает пищу простых селян огненный колдун. Другой бы на месте Мария давно уже поперхнулся, но он лишь невозмутимо подчищал тарелку, одновременно выслушивая рассказ о напасти, обрушившейся на волость ни с того ни с сего.

– Птицы, пан дейвас. Белые такие, даже глаза, ну ровно слепые. И кричат противно. Если одна-две, то терпимо еще, а вот когда стая собирается… Мы поначалу-то не поняли, а они как заорут – кто на улице был, у всех кровь из ушей хлынула. Налетели, крыльями машут и всё целят глаза выклевать или когтями рвануть.

– Белые, говоришь… – протянул Марий, разламывая хлеб на мелкие кусочки и по одному закидывая в рот. – А они нападают на всех или на кого-то одного?

– На всех, пан дейвас, – поспешил вставить Толкун.

Кунец быстро глянул на него, но кивнул согласно и закатал рукав рубахи, показав глубокие царапины. Заживали они плохо, одна воспалилась и покраснела.

– Что ж знахарь ваш так неумело лечит?

И снова переглядки.

– Сгиб Коржак, – тихо проговорила жена Кунца, споро убирая со стола вычищенную дейвасом посуду. – Первым и сгиб, когда эти твари поналетели.

Марий встал, поклонился хозяйке дома и взглядом нашел Толкуна.

– Пойдем, пан Толкун. Покажешь мне всю вашу волость. Мне придется зайти в каждый дом и сарай, – Марий чуть повысил голос, чтобы его услышали даже те, кто вытягивал головы, силясь что-то рассмотреть из-за спин товарищей.

Селяне тут же охнули и засуетились, бабы и девки бросились прочь, торопясь навести дома порядок к приходу почтенного гостя. Дейвас же кивнул веснушчатому крепышу, показывая, что готов, и Толкун, чуть помедлив, склонил голову, развернулся и вышел на улицу.

Марий осмотрел всю волость. Забирался на чердаки и спускался в подвалы. Дышал пылью и навозом в сараях. Едва не расшиб лоб в заваленных вещами на черный день клетях. Раз пятнадцать отказался «испить браги по лучшему рецепту ныне почившего деда». Еще раз пять – от знакомства с незамужними (да и замужними тоже) дочерьми. Осмотрел десятка три многочисленных рваных ран, в самом деле украшавших всех жителей волости, кроме детей.

– А ребятню птицы не трогают? – спросил Марий у Толкуна, и тот замотал головой.

– Не. Потому и не спешим их отсылать. Птицы их огибают, ровно на них защита какая. Но если за них взрослому схорониться, не поможет – все одно достанут.

– Вы выставляли детей как живой щит? – голос Мария похолодел, и Толкун сжался, отводя глаза.

– Дак бабы еще нарожают, пан Мир… Им-то что.

Марий подавил желание сейчас же вскочить на отдохнувшую Стрыгу и галопом помчаться в Белоозеро, оставив эту волость на произвол судьбы и навьих тварей. Дейвас проводил взглядом двоих детишек. Мальчик с короткими, выгоревшими на солнце волосами вел за руку девчушку весен трех в младенческой рубашонке, всю перемазанную ягодным соком, и что-то ей выговаривал нарочито строгим голосом, явно подражая родителям.

– Покажи дом знахаря, – грубо бросил дейвас Толкуну.

Жилище почившего лекаря осталось последним, которое он еще не осмотрел. Толкун, до этого смирно водивший дейваса повсюду, куда тот указывал, вдруг замялся и запустил руку в бороду. Нервно дернулся кадык на могучей шее. Широкоплечий мужик заробел и исподлобья посмотрел на Мария.

– Показать-то покажу, но сам не пойду. Вы как хотите, пан Мир, а только чародеем он был и с Навью якшался. Как помер, так вечно у него в избе то тени какие-то мечутся, то хохот дикий раздается, то зеленым светит из-под двери… Спалить хотели, да всё руки не доходят.

– Показывай, – выслушав земельного, снова приказал Марий.

* * *

Болотник для приличия стукнул кулаком в покосившуюся дверь кривой избушки, напомнившей ему дом другой знахарки. Только тот смотрелся умилительно, а от этого и впрямь веяло жутью. Ответа не последовало, и дейвас вошел, наклонившись и встав на пороге, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку. Толкун предпочел остаться на улице, отойдя от избы на десяток шагов.

– Вы кто? – вдруг выкрикнул ломкий мальчишеский голос.

Марий щелкнул пальцами, и на его ладони заплясало послушное пламя. Прищурившись, он глянул внутрь избы. Там, широко расставив ноги и держа перед собой кривой нож для сбора трав, стоял парнишка весен четырнадцати-пятнадцати. Еще не мужчина, но уже и не мальчик. Он держался за оружие обеими руками, огромные глаза казались черными и жуткими – цвет радужки сливался со зрачком. На парне была грязная одежда, вся в пятнах травяного сока и земли. Губы, яркие и припухшие, явно многократно прокушенные, тряслись. Перед ним на столе были разложены травы, стояла миска с солью и чем-то еще, похожим на муку. Горели белые свечи, источая удушливую вонь свиного жира. Рукава слишком большой для парня рубахи соскользнули к локтям, обнажая раны. Марий в несколько шагов преодолел расстояние до мальчишки и перехватил его за запястье, сдавливая до тех пор, пока тот с тихим вскриком не выронил нож. Дейвас поднес огонь к ранам юного помощника знахаря. Они шли ровным рядом – одинаковые тонкие надрезы, всего тринадцать. Четырнадцатый был не завершен и сочился так, будто его нанесли совсем недавно. Дейвас глянул на упавший нож: на нем блестела свежая кровь.

Марий толкнул парня на скамью, и тот рухнул на нее, продолжая смотреть на дейваса злыми глазами. Марий наклонился к мальчику, сжал его плечо, не давая вырваться, и тихо проговорил:

– Либо ты рассказываешь все сам, либо я сейчас вытащу тебя на улицу и представлю всем как того колдуна, который напустил навьих птиц.

* * *

Марий стоял в тени избы Толкуна, прячась в жидком сумраке летней ночи. Круглая любопытная луна смотрела на человеческое жилье, щупая покатые крыши желтоватыми лапами-лучами. Перемигивались звезды, подрагивая, словно от смеха. Тихо свистел ветер в прорезях коньков, гонял по улицам пыль и обрывки сена. Справа от дейваса напряженно сопел Кунец, не сводя взгляда с сиренево-розовых небес и сжимая вспотевшими руками простенький лук. За ним притаились еще пятеро селян; с другой стороны от крыльца, схоронившись за телегами и мешками, набитыми тряпками и травой, поджидали врага еще десять стрелков. Остальные, вооруженные кто чем – топорами, ножами, вилами, –