Шрифт:
Закладка:
«Если по знатности, то я, дочь государя Ардвана, конечно, сяду вот здесь… — Она погладила самую высокую спинку в виде солнечного колеса. — Прочие же должны стоять, пока я не разрешу им сесть и присоединиться к трапезе… Но все же Станимир — хозяин этого дворца и верховный вождь, а я у него в гостях. Тогда для меня приготовлено вот это кресло по правую руку от него…»
Она обернулась к служанке:
— Кликни распорядителя и приведи его сюда.
Та вновь удивленно взглянула на нее, а затем нерешительно подошла к тучному бородачу, который распоряжался слугами, выносившими утварь, и с поклоном ему что-то сказала. Тот что-то буркнул и остался на месте.
«Должно быть, она меня не поняла, — удивилась Аюна. — Или это челядинец не уразумел ее слов?»
— Пусть немедленно подойдет ко мне! — громко повторила она.
«Пожалуй, стоит выучить язык сородичей Станимира. Если уж предстоит повелевать ими, это будет разумно…»
— Почтенный тиун сказал, что занят, — вернувшись, сообщила служанка.
— Да как он смеет, невежа! — возмутилась царевна и крикнула: — Эй, ты, подойди!
— Чего надо? — с недовольным видом спросил подошедший управитель.
— Я желаю знать — где мое место на пиру?
Аюна указала на застланные шкурами высокие сиденья. Распорядитель в первый миг так и замер с открытым ртом. Затем отвернулся и, подозвав служанку, начал сердито ей выговаривать.
— Что он говорит и почему не отвечает мне сам? — вспылила Аюна.
Смешанное чувство гнева и тревоги охватило ее. Что-то шло не так, но понять бы — что?
— Господин велел больше не беспокоить его глупыми шутками.
— О чем он?!
— В начале пира за столом сидят лишь мужи, — смущенно пояснила служанка. — Юные девы, если допущены на пир, стоят у них за спиной, подавая яства, подливая хмельной мед и ячменное пиво…
Аюна в онемении слушала, глотая воздух и не веря своим ушам. Может, она неверно понимает слова этой дикарки? Да кто такое мог вообразить? Она, царевна, станет подавать кому-то еду и наполнять кубки?!
— Лишь потом, ближе к ночи, девам будет позволено сесть за стол… — продолжала вендка, с опаской поглядывая на закипающую от ярости знатную чужестранку.
— Да я лучше буду голодать и иссохну от жажды! — выпалила наконец царевна, отпихнула с пути дерзкую служанку и направилась к двери, чтобы удалиться в отведенные ей покои.
— Вот уж ни к чему, — послышался голос Станимира, который как раз входил в чертог. — Дочь государя Ардвана — почетная гостья в моем доме. Она будет сидеть по правую руку от меня.
— Это не по обычаю… — краснея, начал распорядитель.
— Такова моя воля, — оборвал вождь.
Тиун разразился возмущенной речью на языке вендов, но властителя это нисколько не смутило. После недолгой резкой перепалки тиун замолчал и насупился, собрав бороду в кулак. Наконец, бросив на Аюну крайне недружелюбный взгляд, он вернулся к своим делам.
Станимир подошел к царевне, ясной улыбкой прогоняя ее тревогу.
— Садись, солнцеликая, и ни о чем не беспокойся. Скоро я присоединюсь к тебе, и мы начнем пир.
* * *
Праздничный чертог был полон народу. Аюна сидела в резном кресле во главе стола с видом гордого достоинства, не обращая внимания на неприязненные взгляды гостей. Те же не скрываясь рассматривали ее, будто диковинного зверя, выставленного в клетке на потеху черни. Конечно, вокруг нее не было прутьев клетки, да и собравшиеся за столом явно были не последними людьми в своих землях, но легче от этого не становилось.
Внезапно ропот стих — в дверях показался Станимир. Его алое одеяние было расшито множеством вызолоченных блях, покрытых затейливой тонкой чеканкой. Плечи накрывал плащ, подбитый соболем и разукрашенный золотым шитьем. Больше всего внимание царевны привлекло очелье, которым были схвачены длинные волосы вождя, — с него на мир глядели десятки волчьих головок. Оскаленные пасти зверей недвусмысленно намекали, что произойдет с тем, кто осмелится заступить путь вождю лютвягов.
За вождем вышагивали нарядные отроки с бронзовыми топориками.
«Где-то я уже видела нечто подобное, — подумала Аюна, разглядывая топорики. — Ну конечно — жезлы Полуденной стражи! По сути, все здесь перенято с нашего Лазурного дворца… Неужели Станимир и впрямь думает создать в своих лесах державу, подобную великой Аратте? Конечно, замысел очень дерзкий — но ведь он и сам не из робких. Если Станимир желает стать моим мужем…»
Аюна нахмурилась, внезапно усомнившись. Ведь он, несомненно, этого хочет? Конечно, прямо они никогда не говорили, но все поведение князя указывало именно на это!
«…Если я соглашусь взять его в мужья, то он войдет в царскую семью, станет одним из нас — как стал мой благородный брат Киран, как того желал мерзкий Ширам… Но сейчас Станимиру очень сложно…»
Царевна обвела взглядом насупленных вендов в дорогих плащах. Они, как совсем недавно дородный распорядитель, явно не были рады видеть ее во главе стола.
«Да, ему будет очень тяжело справиться с ними… Я должна ему помочь».
Впустив Станимира, двери затворились. В чертоге по-прежнему царила тишина. Повелитель вендов подошел к почетному месту на помосте во главе стола, повернулся к сородичам и поднял руки, приветствуя их. Лесная знать ответила гулом и выкриками, суть которых Аюна понять не смогла.
Наконец шум утих. Из-за стола, стоявшего по правую руку, встал кряжистый седоватый венд и, из-под бровей глянув на гостью, обратился к Станимиру на своем родном языке. Однако тот лишь покачал головой и прервал его на полуслове:
— Я тоже рад видеть тебя, почтенный Бурмила. Но среди нас — высокая гостья! Если ты хочешь говорить о ней, говори так, чтобы она тебя понимала… — Молодой вождь оглядел собравшихся. — Это касается всех.
Над столами пролетел ропот. От Аюны не укрылось сердитое недовольство, отразившееся на многих лицах.
— Хорошо, — переходя на язык Аратты, процедил тот, кого вождь назвал Бурмилой. — Как понимать твою причуду, Вейлин, сын Айрелла? За твоим столом, среди мужей — чужеземная девица, да еще и на почетном месте! Или я уже выжил из ума и мне это грезится? Или, быть может, ты позабыл о старых обычаях? Что бы сказал твой доблестный отец, когда бы увидел такое?
— Мой отец был мудрый человек, — спокойно ответил Станимир. — И храбрый — каждый здесь может это подтвердить. — Он воздел руку и обвел взглядом зал. — Однако мудрость его и храбрость сгорели в
