древности рода, а благородство личности Пушкин никогда не связывал с «благородством» крови. В «Дубровском» Маша, воспитанная в аристократических предрассудках, считавшая учителя чем-то вроде слуги или мастерового, а всех вместе не вполне людьми, убеждается, «что храбрость и гордое самолюбие не исключительно принадлежат одному сословию». Все это с неопровержимой силой показывает, что сведение содержания конфликта Пушкина с действительностью к конфликту ущемленного аристократа с торжествующими parvenus — выскочками: — плоско и ничего не объясняет. Нет, содержание губительных противоречий, перекрестившихся в Пушкине, — это противоречие гуманности, человечности, естественности, равенства с деспотическим, чиновничье — иерархическим и крепостническим строем, игнорировавшим достоинство человека, не связанное с знатностью и богатством. Только всеобщее, исторически чрезвычайно важное содержание пушкинского конфликта с действительностью объясняет трагический характер его и его роковой исход. Противоречие, в какое попал Пушкин, нельзя было решить только для себя, только в пределах своего круга. Сколько раз Пушкин пытался замкнуться в узкий круг своих друзей, в свой дом, чтобы отсидеться там среди сочувствующих и понимающих, близких себе людей от угнетавшей его грозной действительности. Попытки Пушкина ни к чему не приводили. И не только потому, что Николай I не отпускал его из Петербурга, от двора, не давал ему отставки.

Законам истории, законам общественной жизни нельзя сказать: ваша власть простирается только досюда, а дальше идет моя независимая от вас область. Круг самых дорогих друзей Пушкина был разбит после-декабрьским правительственным террором. Иные из близких ему людей в качестве преуспевших сановников сами оказались активными душителями просвещения и врагами гуманности. Другие друзья, с которыми Пушкин был связан после 14 декабря 1825 года, из благожелательности к поэту, из дружбы к нему, оберегая его, глушили его свободолюбие, оригинальные и сильные черты его гения. Они сами — из субъективно лучших побуждений — были звеньями той цепи, которая держала Пушкина на привязи к двору и свету. О Карамзине сам поэт говорил, что он под конец был ему чужд. (Переписка, том II, стр. 220.) Жуковский приглаживал произведения поэта, вытравляя из них все, что не могло понравиться Николаю. В стихотворении «Памятник», напечатанном в редакции Жуковского, была выкинута строка: «что в мой жестокий век прославил я свободу». В «Медном всаднике» он заменил слова «пред горделивым истуканом» (относящиеся к статуе Петра Великого) квасным патриотическим выражением «пред дивным русским великаном». Он выкинул из поэмы Пушкина все строки, в которых выражен был бунт Евгения против Петра, чем лишил поэму ее идейного смысла, неприемлемого для Николая и господствующего общества.

Наконец, власть света, придворно-дворянского общества и его законов оплетала Пушкина через посредство его семейной жизни. Через кругозор и интересы Натальи Николаевны Гончаровой-Пушкиной она входила внутрь его дома. Уйти от враждебной действительности некуда было. Если бы даже Пушкину удалось уехать в деревню, в другой город, — все равно оковы звенели бы на ногах поэта. Оставалось только попытаться разорвать цепь. Пушкин и сделал это в своеобразной форме, вызвав на смертный поединок Дантеса. Но цепь была сильнее усилий Пушкина, разорвать ее для него было невозможно, — в стремлении к освобождению он мог только погибнуть.

Идеологическое содержание конфликта поэзии и жизни Пушкина с действительностью мы установили. Теперь мы можем приступить к изучению классового смысла этого конфликта.

Социальный смысл конфликта Пушкина с действительностью

Противоречия творчества Пушкина не случайны. Они — преломление или даже прямое отражение противоречий, существовавших в действительности. К творчеству Пушкина методологически применимо положение Ленина, сформулированное им при анализе творчества Льва Толстого:

«Противоречия во взглядах Толстого — не противоречия его только личной мысли, а отражение тех в высшей степени сложных, противоречивых условий социальных влияний, исторических традиций, которые определяли психологию различных классов и различных слоев русского общества в пореформенную, но дореволюционную эпоху». (Ленин, том XIV, стр. 402.) Чтобы не сделать ошибок при применении этого необычайно важного положения Ленина для оценки творчества Пушкина, необходимо учесть разницу эпох, в которых жили оба гениальных писателя, о которых идет речь. Эпоха Толстого — это «эпоха после 1861 и до 1905 гг.»

(Ленин, том XV, стр. 100.)

Пушкин же жил в эпоху еще менее зрелых классовых взаимоотношений, он умер задолго до начала реформ 60-х годов. Главная часть его жизни приходится на период после 14 декабря 1825 года; свои самые зрелые произведения Пушкин создавал в обстановке реакции, после неудачной революции декабристов, когда политическое оформление и осознание социальных противоречий было чрезвычайно затруднено. Этим и объясняется, что многие уже существовавшие конфликты действительности находили отражение в творчестве Пушкина не в прямой форме, а в отвлеченной или косвенной, часто так, что трудно сразу заметить соответствие между тематикой и характером его произведений и социальными причинами, их породившими. Только методом марксизма можно проследить сложную зависимость творчества Пушкина от народившихся уже, но еще недостаточно развитых социальных противоречий.

Лучший разбор творчества Пушкина до сих пор принадлежит Белинскому. Белинский к концу жизни подошел к пониманию значения классов и классовой борьбы в истории, но только подошел. Поэтому Белинский свой социальный анализ творчества Пушкина не мог провести до конца и последовательно. Главнейшей чертой творчества Пушкина Белинский считал его художественное совершенство. Историческое назначение Пушкина как поэта заключалось, по мнению Белинского, в том, чтобы:

«…завоевать, усвоить навсегда русской земле поэзию как искусство, так, чтобы русская поэзия имела потом возможность быть выражением всякого направления, всякого созерцания, не боясь перестать быть поэзиею и перейти в рифмованную прозу, поэтому Пушкин должен был явиться исключительно художником».

(Белинский, том XI, стр. 378.)

Гений Пушкина проявился, полагал Белинский, прежде всего в форме, а не в мысли. Эстетическое совершенство составляет пафос поэзии Пушкина в отличие от других перворазрядных гениев, у которых собственно поэтическая сила отступает на задний план перед содержанием, перед философской идеей.

«Читая Гомера, — развивает Белинский свою точку зрения, — вы видите возможную полноту художественного совершенства; но она не поглощает всего вашего внимания; не ей исключительно удивляетесь вы: вас более всего поражает и занимает разлитое в поэзии Гомера древнеэллинское миросозерцание и самый этот древнеэллинский мир. Вы на Олимпе среди богов, вы в битвах среди героев; вы очарованы этой благородною простотою, этой изящною патриархальностью героического века народа, некогда представлявшего в лице своем целое человечество; но поэт остается у вас как бы в стороне, и его художество вам кажется чем-то уже необходимо-принадлежащим к поэме, и потому вам как будто не приходит в голову остановиться на нем и подивиться ему. В Шекспире вас тоже останавливает прежде всего не художник, а глубокий сердцевед, мирообъемлющий созерцатель;