делается чужд всему, кроме своему долгу. Он возвращается на родину уже в старости. Самое его возвращение уже есть порука за его добрую нравственность: ибо отставка дается только за беспорочную службу. Он жаждет одного спокойствия. На родине находит он только несколько знакомых стариков. Новое поколение его не знает и с ним не братается.

Власть помещиков в том виде, в каковом она теперь существует, необходима для рекрутского набора. — Без нее правительство в губерниях не могло бы собрать и десятой доли требуемого числа рекрут. Вот одна из тысячи причин, повелевающих нам присутствовать в наших поместиях, а не разоряться в столицах под предлогом усердия к службе, но в самом деле из единой любви к рассеяности и к чинам».

Таким образом, Пушкин — поэт настолько еще связанный с дворянством, что в единичных случаях он выражает самые реакционные идеи своего класса. Однако, это несомненное положение выражает не всю правду о классовой природе Пушкина и даже не самую важную часть правды. Ведь Пушкин находился в то же время в остром конфликте с дворянским обществом и его политической системой, с царем. Об этом конфликте по сути дела знал и Белинский.

В приведенной уже характеристике Белинского сказано, что Пушкин «нападает в этом классе (помещиков) на все, что противоречит гуманности, но принцип класса для него вечная истина». Гуманность как система взглядов противоречит принципу дворянства, класса помещиков. Следовательно, мысль Белинского сводится к тому, что Пушкин, не порвав еще с дворянством, в то же время уже находится в противоречии со своим классом. Даже в реакционных высказываниях Пушкина мы находим явные следы этого противоречия. Так «отвратительную власть демократии» Пушкин осуждает за невежество, за отношение к науке и поэзии не как к цели, а как к средству («Об „истории поэзии“ С. П. Шевырева»). Но невежественное третирование просвещения, вражда к просвещению является свойством дворянского общества в неизмеримо большей степени, чем буржуазного. Пушкин осуждает американскую демократию за тиранство, за рабство негров. Но тиранство и произвол в феодально-крепостническом строе проявляется неизмеримо острей, чем в среде демократических мещан, а рабство белых негров было не слаще рабства черных. Следовательно, у Пушкина сама критика буржуазного правопорядка с дворянских позиций содержала в себе положения, противоречившие основам дворянского миросозерцания его времени.

Содержание конфликта Пушкина с дворянской идеологией нам известно: это конфликт прогрессивного буржуазного мировоззрения, еще питавшего искреннюю иллюзию, что оно выступает представителем интересов всего народа, с реакционными взглядами и практикой помещиков-крепостников. Пушкин в этом конфликте еще не порвал окончательно с классом, к которому принадлежал по рождению и воспитанию, но конфликт этот настолько бросается в глаза, что привел многих к взгляду, что Пушкин стал поэтическим выразителем уже других социальных тенденций— не дворянских, а буржуазно-капиталистических. Мнение это попало даже в «Литературную энциклопедию», как выражение общепринятой точки зрения. В статье о Пушкине там сказано следующее:

«Пушкин вырос на почве дворянской культуры и тесно связан с дворянским обществом. Вместе с тем, важнейшая черта пушкинского творчества — критика феодальных отношений. Пушкин принадлежал к тем слоям дворянства, которые становились на путь капиталистического развития».

Согласно этому воззрению, Пушкин оказывается порождением не деградирующей аристократии, а другой дворянской прослойки — капитализирующихся помещиков. И тот и другой взгляд является результатом механического социологизированья.

Вторая точка зрения, рассматривающая Пушкина как идеолога капитализирующегося дворянства, является упрощением точки зрения покойного А. В. Луначарского, выраженной много гибче, более богатой оттенками, носящей отчасти гипотетический характер. Ввиду интереса точки зрения А. Луначарского выпишем его мнение подробнее:

«…та ветвь, на которой сидел Пушкин, была гнилая и трещала под ним. В Болдине, куда Пушкин поехал с лучшими намерениями заняться сельским хозяйством, он переживает бурю в своем классовом сознании, вынужденный в значительной степени схоронить все свои надежды даже на такой скромный исход для культурного дворянина и взвесить — быть может, пока полусознательно — совсем другие пути, уже уводящие его прочь из лагеря дворянства.

Этот выход, однако, не был так разителен и, можно сказать, театрален, как выход Толстого. Перелома тут наверное не было бы, если бы судьба и дала Пушкину прожить значительно более долгую жизнь. В этом случае мы только увидели бы героические старания Пушкина окончательно стать реалистом, прозаиком, журналистом и сохранить свою независимость путем продажи рукописей на рынке, то есть путем вольного служения новым развертывающимся в стране силам безыменного, нечиновного, неродовитого читателя, на которого уже сильно, хотя и страдальчески, начинает работать Белинский; может быть, мы увидели бы дальнейшую дружбу Пушкина с Белинским; может быть, мы увидели бы Пушкина на путях герценовских.

Все это, конечно, не толстовское бегство из барства в мужичество, а скорее осторожный и полный сомнений переход с барских позиций на буржуазные. Можно, однако, с уверенностью сказать, что буржуазный цинизм, оголенные буржуазные программы ни в коем случае не были бы приняты Пушкиным и что его дальнейшее миросозерцание оформилось бы либо в какие-нибудь интереснейшие кристаллы западническо-славянофильских переходов и амальгам, либо даже в форму сочувствия занимающейся заре социализма в тех утопических и вместе с тем столь эстетически привлекательных проявлениях, какие порождались в то время на Западе (Сен-Симон и другие). Но все это может быть только гаданием».

(Вступительная статья к шеститомному Собр. соч. изд. Гослитиздата.)

Луначарский высказывает ряд предположений, но все же склоняется к тому, что Пушкин в своем развитии переходил на буржуазные позиции.

Однако, целый ряд фактов мешает нам согласиться с положением, согласно которому Пушкин, покидая барско-дворянские позиции, превращался в буржуазно-капиталистического идеолога. Да, Пушкин был в конфликте с классом, который его взрастил, Пушкин был в среде своего класса отщепенцем, — это значит, что он двигался уже по направлению вперед и дальше от своего класса. Куда двигался — это вопрос не легкий для исследователей; ответ на него был неясен для самого Пушкина. Если процесс разрыва со своим классом был мучителен и полон блужданий для Некрасова, Щедрина и Толстого, живших в более позднюю эпоху, когда оформились уже и либерально-буржуазное и разночинно-крестьянское направления общественной мысли, когда было что выбирать, то каково было Пушкину, которому приходилось ориентироваться в политической пустыне, среди безмолвных или славословящих, посреди согнутых спин, когда Белинский и Герцен, так много подвинувшие вперед политическую мысль в России, только начинали свои искания. Субъективно он готов был замкнуться в свой дом, в свое поместье, что напоминает определенный этап в биографии Толстого. Это было замечено уже Луначарским:

«Он готов был даже отказаться, — писал он, —