всё непросто. Помните, я говорил вам, что у моего брата могли быть серьёзные причины не ездить по чужим землям? Когда я получил весть о его странной гибели, то призадумался.

- Отец, а почему смерть в бою считается странная? Почему? - удивились дети.

- Смерть в битве обычна для простого воина, - объяснил рассказчик, - а для государя это конец странный. Государь гибнет, только если вся его рать полегла на поле брани. Если же главный военачальник погиб, а войско отделалось малыми потерями - значит, была измена. В случае с моим старшим братом почти все воины уцелели, и вот тогда я решил: "Наверное, брат подозревал измену ещё давно и пытался дознаться, кто зачинщики. Он не мог никуда уехать, пока не дознается, ведь иначе началась бы смута, поэтому и приходилось ему отправлять меня к туркам одного". Вот что я подумал. Можно ли считать, что завет вашего дедушки был нарушен? Не знаю. Знаю одно - если брат в чём-то провинился передо мной, то заплатил за это сверх всякой меры. Это меня очень печалило.

Влад вдруг вспомнил, как отец Антим рассказывал ему про седого государя Мирчу, чью смерть люди искренне оплакивали, а также про то, что вскоре после смерти старого государя старший сын покойного оказался предательски убит "злыми людьми". Священник рассказывал и про "лысого" князя, устроившегося на опустевшем престоле, так что Влад, сравнив свои давние знания с нынешним рассказом, смог показать сообразительность и спросил:

- Отец, а новым румынским государем стал твой дядя, который лысый?

- Всё верно, - кивнул повествователь. - Новым государем стал мой престарелый дядя, успевший облысеть... А откуда ты это знаешь? Тебе говорили учителя?

- Отец Антим рассказывал, - признался младший сын. - И он тоже считает, что твоего брата убили изменники.

Родитель преисполнился любопытства и, наверное, хотел спросить у младшего отпрыска ещё что-нибудь, но тут опять встрял Мирча Малый:

- Отец, а что ты делал, когда твой брат умер?

- Что же я мог делать? - отозвался отец, вынужденно продолжая повествование и отвлекаясь от разговора с Владом. - Я ведь оставался гостем султана, поэтому делать ничего не мог. Единственное, что мне удалось, так это послать письмо к вашей маме. Я сообщил, что жив и здоров, а больше мне нечем было её порадовать. Даже не получилось проверить, дошло ей это письмо или нет.

- Дошло, - вздохнула мать. - А после этого ваш отец пропал на два с половиной года. Я надеялась от него новое письмо получить, ждала и всё прислушивалась, не стукнут ли в ворота. Кто бы ни постучал - я сама открывала, надеялась, что это весть принесли, но нет. Ко мне заявлялись разные торговцы, а случалось - приходили челядинцы с чужих домов, чтобы передать приглашение на свадьбу или на крестины...

- А почему отец пропал так надолго? - опечалились дети, глядя на мать.

- Да потому что я никак не мог отвязаться от турецкого гостеприимства, - усмехнулся рассказчик, желая этой весёлой усмешкой подбодрить сыновей. - Султан всё держал меня при себе, будто я приносил ему удачу в делах. Иногда он задавал мне вопросы и веселился от моих ответов, и неизменно говорил что-то, что звучало очень складно, как поговорка. Через год этот правитель умер, а власть принял его сын, который и по сей день властвует в Турецкой стране. Новый султан тоже возил меня всюду с собой, и не знаю, сколько могли длиться мои мытарства, если б он не пошёл войной на греков. Поход начался летом. Турки встали под стенами города Константинополиса и принялись его осаждать. А вы ведь знаете, что это за город?

- Это у греков самый большой город, - ответили дети. - А ещё там живёт патриарх, и там столица всего православного мира.

- Верно, - произнёс рассказчик. - Константинополис - особенный город, которому покровительствует Божья Матерь, так что взять его получится, только если она откажет в заступничестве. Вот почему я знал ещё до начала осады, что турки потерпят неудачу, ведь в городе есть храм Святой Софии, и если он окажется осквернённым, значит, последние времена настали. Если бы в ту пору кто-нибудь пророчествовал о конце времён, я бы, может, заволновался, но никто не пророчествовал, погода стояла хорошая, сильных гроз или других тревожных знамений не случалось, поэтому я рассчитал так: "Когда султан поймёт, что ему не взять этих стен, то повелит сворачивать лагерь и отходить. Будет большая суматоха, а я воспользуюсь ею, чтобы, дай Бог, как-нибудь перебежать к грекам". И сердце, и желудок звали меня туда. Во-первых, хотелось оказаться среди единоверцев, а, во-вторых, у греков я смог бы, наконец, поесть рыбки...

Видя, что при слове "рыбка" малолетние слушатели начали смотреть недоумённо, родитель спохватился:

- А! Так я, значит, вам не говорил, что турки рыбу не любят... Султан, а также его приближенные, которые турецких кровей, вообще её не едят - брезгуют, поэтому при тамошнем дворе найти рыбу очень трудно. Я всё допытывался, в чём причина брезгливости, но не узнал. А христиане, которые служат турецкому правителю и живут подле него, от его презрения к этой еде очень страдают. Я спрашивал: "Как же вы поститесь?" А они говорили: "Так и постимся. Едим рис, овощи, фрукты, пресные хлебы, а если достанем рыбку, то радуемся".

Отец оглядел все блюда на столе, словно выискивая, что же навело его на мысль о рыбе, и вскоре нашёл - на одной из тарелок лежал, распуская вокруг себя горячий запах, рыбный пирог.

- Не знаю, где эти придворные христиане доставали рыбу, но в турецких землях мне ни разу не посчастливилось присутствовать на застолье, где она была, - продолжал рассказчик. - Считай, три года её не ел. А греки рыбку очень уважают. Вот тогда я и решил перебежать к грекам.

С этими словами отец потянулся к мясному пирогу, также стоявшему на столе, но вдруг по-хитрому взглянул на слушателей и, не взяв ничего от мясного блюда, быстро пробежал пальцами по скатерти до другого блюда, рыбного. Пальцы протопали по столу, как ноги топают, а "перебежчик" утянул с тарелки кусок любимого пирога и принялся жевать.

Мать знала, что муж с удовольствием ест рыбу даже в те дни, когда поститься не нужно - поэтому и велела испечь к сегодняшнему застолью два пирога с разной начинкой. А может,