Шрифт:
Закладка:
Она знала, что маме об этом выборе лучше не рассказывать, потому что мама наверняка скажет ей не глупить, скажет, что она не создана для журналистики, что для этого нужно больше твердости и проворства, чем есть у Катрины. Она бы произнесла это ласково и с улыбкой, как будто бы только желая помочь. Но Катрина уже не доверяла маминой помощи. Много лет она ощущала, что едва может дышать, будто для нее не оставалось места — все занимала мама. Она еще не могла смотреть на нее хоть сколько-нибудь отстраненно, но уже начала испытывать сильнейшее желание убраться подальше.
Когда Каллум в конечном счете ушел, после нескольких месяцев криков и хлопанья дверями (Катрина уже привыкла смотреть на это как на просто утомительную часть своей жизни), мама улеглась в постель так же, как после ухода Катрининого отца. Катрина, которой было уже шестнадцать, воспользовалась этим в своих интересах. Она работала по субботам и воскресеньям в ближайшем газетном киоске, так что у них хватило бы денег на овощи для супа, если бы мама потеряла работу. В остальные дни она приносила маме чай и тосты с джемом и заставляла ее время от времени умываться. Она знала, что эта буря пройдет, как и все другие.
И она, естественно, прошла. Мама встала с постели, как Лазарь, умылась и причесалась, накрасилась яркой губной помадой и объявила, что в жизни ей ничего не нужно, кроме дочери, и что, пока они вместе, ни один мужчина ничего им не сделает. Она еще не знала, что сердце Катрины уже начало ожесточаться по отношению к ней.
На следующий год Катрина прекрасно сдала выпускные экзамены. Она окончила школу незадолго до того, как ей исполнилось восемнадцать, и, к удивлению своему и маминому, без труда получила свою первую работу в «Стерлинг репортер» — писать некрологи.
— Им просто нужен кто-то, чтобы заваривать чай, — говорила мама. — Берегись, дорогуша. Они только и ждут, чтобы тобой воспользоваться. Они тебя взяли исключительно из-за внешности.
Это замечание удивило Катрину: раньше мама никогда не намекала, что Катрина симпатичная. Действительно, в старших классах ее стали замечать мальчики, но это только приводило ее в замешательство, так что она не обращала на них внимания, пока они не отчаивались. Катрина, конечно, всегда знала, что ее мама красивая. Она знала и то, что сама она на нее ничуть не похожа. Внешность мамы унаследовала темноглазая Джилл. На самом деле бывали случаи, когда мама Катрины оглядывала ее и говорила: «К несчастью, внешний вид ты получила от отца». Раз или два мама намекала, что ей нужно быть очень милой и послушной с мужчинами, потому что не каждому же выпадает счастье полагаться только на внешность.
Катрина осознавала, что выросла без четкого ощущения своей собственной личности, без понимания того, что она в действительности любит и чего не любит и где находятся ее границы. Сложно было определить, где кончается мама и начинается она сама, и почти невозможно было эту границу охранять.
Но вот что у нее точно было — сильное желание уехать. Она знала совершенно наверняка, что должна свалить, хотя и не понимала еще, как это можно сделать, отпустит ли ее мать и вообще может ли она существовать вне ее орбиты (может быть, как только она сойдет с нее, она попросту исчезнет, потому что вне этой орбиты у нее нет собственного определения). Тем не менее это следовало сделать. Так что Катрина подтянулась и сосредоточилась на работе, хотя ее мать и продолжала утверждать, что она попусту теряет время, что для репортера у нее не тот характер.
Неожиданным союзником оказалась Джилл, уже несколько лет почти не появлявшаяся в их жизни. Она пригласила Катрину погостить у нее в Эдинбурге на выходных, и они в дождь вскарабкались на вершину Трона Артура, и ели пирожные на Принсес-стрит, а потом Джилл приготовила на ужин карри в маленькой квартирке, где она жила вместе с бойфрендом (Катрина с удивлением обнаружила, что это был не тот бойфренд, к которому она изначально уехала, или, как любила выражаться мама, «с которым сбежала»). Катрина раньше никогда не ела карри и ни разу не ночевала в чужом доме. В присутствии Криса (бойфренда) она нервничала, хотя он был с ней вполне вежлив. Джилл сделала короткую стрижку и обесцветила волосы, а губная помада у нее была ярко-красная, как у Дебби Харри. Вечером Джилл с Крисом курили самокрутки, сделанные Крисом (Катрина курить отказалась), и все трое потягивали красное вино из фужеров, пока Джилл готовила. Катрина подумала, что ее сестра — самый обаятельный человек из всех, кого она когда-либо встречала.
— Конечно, тебе надо сваливать, — спокойно сказала Джилл, отворачиваясь от кастрюли и глядя на Катрину. — Ты больше не можешь оставаться дома. Ты сойдешь с ума.
Катрина и сама знала, что это так, но что-то — возможно, запоздалое чувство упрека по отношению к Джилл — побудило ее возразить:
— Если я уеду, у нее никого не останется.
И тут Джилл произнесла нечто неожиданное.
— Наша мама, — начала она, остановилась и со злостью перемешала карри, — не способна любить. Это не ее вина, но это так. Она не видит чувств других людей, не интересуется ими и даже не осознает, что они есть. Мне кажется, это какое-то психическое расстройство, но мне ее не жаль. Она живет в своем мире одна, люди вокруг нее — это просто движущиеся разноцветные фигуры. Так что, Катрина, не имеет никакого значения, останешься ты или уедешь. Ты для нее никто, точнее сказать, ту роль, которую ты для нее играешь, может исполнить кто угодно. Ты понимаешь это? Поэтому очень важно, чтобы ты уехала.
Крис обнимал Джилл за плечи, но Катрина видела, что спина сестры напряжена, и через секунду та сбросила руку Криса. Сама Катрина сидела молча и переваривала этот неожиданный поток слов. Хотя она считала, что сестра преувеличивает, вспышка Джилл дала ей неожиданное ощущение свободы, незнакомое до головокружения. Она сказала, пока Джилл продолжала помешивать карри, как будто ничего не произошло:
— Я хочу устроиться на работу в «Глазго геральд». Тогда я буду более-менее достаточно зарабатывать, чтобы перебраться в Глазго.
