Джерри ушел в кабинет. Я остался в магазине наедине с Томми, и никто не слышал, что он мне сказал. Против него был только я, а мои слова ни для кого в Дентоне ничего не значили. Как отметил Томми, я был всего лишь сыном городских пьяниц. Кто поверил бы мне? Полиция уже доказала, что скорее поверит кому-то вроде Томми.

Мне хотелось ударить его в лицо, но, конечно же, я сдержался. Он невесело улыбнулся и огляделся по сторонам, желая убедиться, что Джерри не смотрит. Потом взял коробочку с красно-белой блесной, переливавшейся в свете магазина. Сунул в карман. Ухмыльнулся мне. Повернулся и вышел.

Я был бы рад сказать, что признался в этом Джерри, но я не признался. Он мог бы задать вопрос, почему я не остановил Томми и даже не закричал, чтобы Джерри пришел на крик и велел ему положить блесну на место или же заплатить. Но я слишком боялся. Боялся того, что Томми мог сделать со мной, но еще больше – того, что он мог сделать с моей собакой. Я смог только сказать Джерри, чтобы приглядывал за Томми, если он придет вновь, потому что я не удивлюсь, если он стащит что-нибудь. Он согласился и добавил:

– Поэтому здесь работаешь ты.

Мне захотелось заползти поглубже в какую-нибудь нору.

С работы я в тот день уходил несчастным. Единственное, что, на мой взгляд, можно было сделать, – самому заплатить за блесну. Так мне стало бы немного легче. Я решил завтра принести деньги, купить точно такую же блесну и положить на место, пока Джерри не видит. Получалось как воровство, только наоборот. Она стоила почти четыре доллара, и значит, я полдня работал в магазине за блесну Томми и собственную трусость.

Я пошел к миссис Доусон. Она уже узнала, что случилось с Хэнком, от соседки, и теперь у нее было множество вопросов.

– Стоит мне уехать всего на неделю, и весь мир в большой корзине опускается в ад, – сказала она, указывая мне на стул и заваривая себе чай.

– Самый настоящий ад! – воскликнул я. – Они говорят, что Хэнк делал со мной то, чего никогда не было, и теперь его ожидает суд и все прочее. А виноват я!

– Почему ты? – удивилась она.

– Потому что, – ответил я, – если бы я не снизил цену за чистку рыбы, ребята бы меня не побили, и Хэнк никогда бы со мной не встретился, и миссис Полк не могла бы ничего о нас рассказать.

– Чушь! – возмутилась миссис Доусон. – Хэнк – твой друг, и хороший друг! Лучший из всех твоих друзей! Виновата миссис Полк! Старая сорока! Конечно же не ты!

Я в жизни не видел ее такой злой.

– Не смей говорить, что виноват ты! – крикнула она. Ее лицо перекосилось от ярости, глаза гневно сверкали.

– Но Хэнк отправится за решетку! И никто мне не поверит, когда я скажу, что ничего не было!

– Потому что люди предпочитают думать о других как можно хуже. Им кажется, что так они лучше остальных. Я это видела тысячу раз. Полагаю, такова человеческая природа. Ни на секунду не смей думать, что виноват ты. Я тебе верю, и клянусь, я не единственная.

– Мне не верит даже родной отец! Это несправедливо!

– Да, Джек, – сразу согласилась она, и ее голос внезапно стал спокойнее, – действительно несправедливо. Но в ближайшее время мы постараемся сделать все возможное, чтобы тебе поверили.

Я посмотрел на нее полными слез глазами и увидел, что ее глаза тоже блестят от слез. Я обнял ее, и она прижимала меня к себе, пока я плакал, гладила по голове и тихонько успокаивала. Мне подумалось, что именно так ведут себя мамы, которым не наплевать на детей.

Придя наконец в себя, я вновь сел на стул, вытер лицо рукавом и сказал:

– Простите. Не хотел портить вам первый день дома.

Она приподняла мой подбородок, посмотрела мне в глаза и объяснила:

– Джек, ты ни в чем этом не виноват. Ты должен себя простить, даже если тебе не за что на себя злиться. Мы должны помочь Хэнку, а не сидеть тут и распускать нюни.

Я не хотел с ней спорить, поэтому пожал плечами и спросил:

– И что же нам делать?

– Придумать план, чтобы люди тебе поверили.

– Как?

– Пока не знаю, но мы его придумаем.

У меня оставалось много работы в саду и во дворе, так что нужно было поскорее начать.

– Надо косить газон, а потом кое-что прополоть, – сказал я.

Она как-то странно посмотрела на меня, будто у нее были новости еще хуже.

– Джек… с этим, пожалуй, лучше повременить.

– Почему?

– Ну… – начала она, и я мысленно приготовился к худшему. Я понятия не имел, к чему именно, но чувствовал, что она не хочет об этом говорить, и значит, ничего радостного не сообщит. Глубоко вздохнув, она пробормотала:

– Джек, мне нужно кое-что тебе сказать.

– Ну? – У меня упало сердце. Я внезапно понял, что меня уволили. Я не знал почему, но это было как удар в живот.

– Я больше не могу давать тебе работу.

– Почему?

Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

– Потому что у меня нет денег.

– Что случилось? – с ужасом спросил я, подумав, что ее ограбили, обманом вытрясли из нее деньги или еще что-нибудь.

– Если честно… ну… это не я тебе платила.

– А кто же? – сказал я, хотя знал ответ до того, как она произнесла имя.

– Хэнк.

Я предчувствовал этот ответ, но нельзя сказать, что я его понял.

– Хэнк? – тупо повторил я. – Как? Почему?

– За день до того, как ты впервые ко мне пришел, я наткнулась на Хэнка в «Кирби», как мы тебе и сказали. Но когда Хэнк предложил мне тебя нанять, я ответила, что у меня нет таких денег. Он платил тебе пять долларов в день, а я могла в лучшем случае только один или два. У меня фиксированный доход, и его едва хватает на жизнь.

– Ой, – прошептал я, не зная, что еще сказать.

– Помнишь, я говорила, что много лет не видела сестру? Потому что я не могла позволить себе поездку. Потом она вернула мне деньги, которые я потратила на дорогу. Из своего кармана я заплатила тебе единственный раз – когда дала тебе тот лишний доллар. Если честно, я разорена.

Я по-прежнему не знал, что ответить.

– Хэнк знал, что ты не примешь милостыни, а Скелета спасать надо, – продолжала она, – поэтому раз в неделю давал мне деньги, чтобы я отдавала их тебе. Каждый вечер субботы мы встречались в «Кирби», и я получала от него двадцать пять долларов пятидолларовыми купюрами.

Я пытался осознать все, что она мне сказала, но это было не легче, чем если бы она призналась, что луна сделана из сыра. Я понимал, почему Хэнк так поступил, но решил не думать об этом, поскольку мысли на эту тему были слишком тесно связаны с причинами, по которым я считал себя жалким.