бумаги. Как сейчас говорят, олдскул.

Мне и самой стало интересно, где эти записи и как их можно раздобыть. Я продолжала:

– А она не упоминала никаких знакомых? Не обязательно мужчин, но вообще любых? Или, может, хобби? Какое-то увлечение? Ну хоть что-то?

Дженни подалась вперед, и на ее лице появилось выражение усталости – такое бывает, когда тридцать пять лет подряд проводишь в заботах о других людях.

– Дорогуша, мы ведь на самом деле не были подружками. Только соседками. Секретов друг другу не рассказывали и на двойные свидания не ходили. Просто иногда болтали, пока собирались на работу, вот и все.

Я заглянула ей в глаза. Как бы она себя ни успокаивала, правда была одна.

– Прошло четыре дня, прежде чем о Вив заявили в полицию. – Каждое мое слово сочилось гневом. – Четыре дня.

Дженни на секунду прикрыла глаза; у нее поникли плечи.

– Знаю. Я тогда на несколько дней уезжала к родителям. А когда вернулась, подумала, что она, наверное, тоже отправилась домой в гости. Решила, пусть занимается, чем хочет, – это ее личное дело. В те дни мне хватало собственных проблем и заморочек, головой я толком не думала. И через три с лишним десятка лет я по-прежнему себя корю, хотя теперь уже ничего не изменишь. – Дженни откинулась на спинку стула. – Иногда я думаю: а что, если бы я сразу сообщила в полицию, в тот же вечер, когда вернулась? Была бы Вив жива? Можно только гадать. Но я ведь сообщила, пусть и слишком поздно. А иной раз лежу и думаю: что было бы, не позвони я вовсе? Сколько бы времени прошло, прежде чем кто-то другой заметил исчезновение Вив?

Она провела рукой по коротким волосам. Затем продолжила:

– Неделя? Две? В мотеле остались ее вещи – в ящике стола на ресепшене. И всем ее коллегам было наплевать. То есть буквально ни один из них даже бровью не повел, когда увидел брошенную в мотеле сумку. Это ведь намного хуже, правда? В миллион раз хуже. Бедная Вивиан.

Мне больше не хотелось здесь находиться. Не хотелось оставаться в этой унылой комнате отдыха, среди унылых запахов. Я понятия не имела, как Дженни умудрялась выполнять свою работу на протяжении целых тридцати пяти лет.

– Вы думаете, с ней что-то случилось? – спросила я. – И что это был не побег?

– Да, случилось. И пусть в полиции говорят что угодно, если им от этого легче, но я-то знаю. – Дженни указала пальцем на Хизер, а потом добавила: – Вот если бы Хизер пропадала где-то четыре дня, что бы ты подумала? И что бы себе представляла?

Я сжала зубы, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Но отвечать не стала.

– Мы были одинокими девушками с ночным графиком. Или, по-вашему, нам было невдомек, что может случиться – даже в те времена? Боже мой, иногда я вспоминаю, что за несколько недель до смерти Вив мы с ней обсуждали Кэти Колдуэлл. Кэти, чтоб ее, Колдуэлл. Ну как я могла быть такой дурой?

– А кто такая Кэти Колдуэлл?

Сидевшая рядом Хизер вдруг выпрямилась и напряглась, словно натянутая тетива:

– Ее убили. И выбросили под эстакадой где-то в конце семидесятых. – Она перевела взгляд на Дженни: – Вы ее знали?

– Нет. Она жила по соседству с моими родителями, и, когда я переехала в съемную квартиру и начала работать по ночам, мама часто меня пугала ее историей. «Будь осторожна, а то будешь, как Кэти Колдуэлл!», «Не разговаривай в автобусе с незнакомцами, а то будешь, как Кэти Колдуэлл!» Ну, и тому подобное. На нее смерть Кэти произвела огромное впечатление – уж такое было время. А еще Виктория Ли – ее смерть тоже.

– Ее убили на беговой дорожке возле Бернес-Роуд, – пояснила Хизер.

– «Только не занимайся бегом, дочка! А то знаешь, что случилось с той девицей!» – Дженни покачала головой. – Бедная мама. Она росла в период, когда ничего подобного просто не происходило – по крайней мере, она в это верила. А потом весь мир вдруг изменился до такой степени, что мама перестала его понимать. Но в ее словах была своя правда. Я всегда смотрела в оба, и Вив тоже. Однажды вечером, незадолго до ее исчезновения, мы это обсуждали. Наверное, поэтому я и решила сначала, что она просто куда-то уехала. Ведь ей не надо было объяснять, что ночная смена – это опасно. Она всегда была начеку. И к тому же далеко не дура.

Я вспомнила, как в детстве мой брат Грэм травил байки про маньяка с крюком вместо руки. Типичные страшилки. Но у Дженни истории были совсем другими. С тех самых пор, как в десять лет я завела свой первый, тайный аккаунт на Майспэйс, мне приходилось иметь дело со всякими скользкими типами – незнакомцами, которые притворялись другими людьми и хотели заставить меня что-то сделать: купить какую-нибудь ерунду, подписать петицию или отправить им свою фотографию. Потом обо всем узнала мама и долго не могла решить, как лучше меня наказать, да и нужно ли наказание в принципе. Она совершенно растерялась. В каком-то смысле Вив знала об опасности куда больше, чем ее сестра даже по прошествии нескольких десятилетий.

Я взглянула на Хизер. Та сидела, нахохлившись, с серьезным и озабоченным лицом. В нашу первую встречу она сказала: «Их так много, что всех и не упомнишь». А на вопрос, кого она имеет в виду, ответила: «Мертвых девушек».

– Сможете еще что-нибудь рассказать? – спросила я у Дженни, чувствуя, что время поджимает и у нее вот-вот закончится перерыв. – Пусть даже какую-нибудь мелочь.

Женщина задумалась, и на секунду я представила, какой она была тридцать пять лет назад: пышная блуза, джинсы с высокой талией, на голове начес.

– Вив была очень красивой, – сказала наконец Дженни, чем повергла меня в изумление. – Помню, она говорила, что хочет стать актрисой. Планировала уехать в Нью-Йорк, но в итоге все это оказалось несерьезно. Она не была сногсшибательной, как какая-нибудь модель. Но она была из тех девушек, которые кажутся тем прекраснее, чем дольше на них смотришь. Понимаете, о чем я?

– Да, – ответила я.

– У нее было такое лицо – как будто умиротворенное. Она всегда грустила – по крайней мере, на моей памяти. В наши дни ее бы точно отправили к психологу, но тогда такой возможности не было. Но еще в ней чувствовалась какая-то озлобленность, особенно под конец. Думаю, она что-то скрывала, но что именно, пожалуй, теперь не узнать. Ах да, вот еще что.

Дженни отставила в сторону чашку и пристально посмотрела на меня:

– С тех пор