Для Скарлетт «устроиться» означало выжить, для Шарлотты — выйти замуж, для меня — не выглядеть жалкой самонадеянной дурой в глазах отца. У всех нас имелась задняя мысль обеспечить себе тыл. Я уж не говорю про Кити: я верю, что она любит Левина, но она полюбила его после того, как ее бросил Вронский. Самолюбие, несбывшиеся надежды, вот это все.

К тому же я загадала: если больше не буду спать с Саней, то все получится, я подойду как донор. Рассказывать об этом Сане нельзя: смысл загадывания в том, что знаешь только ты. Только ты знаешь, что ты загадал.

Я собиралась уклончиво сказать Сане: «Пока нет, но, может быть, когда-нибудь да». Но мне не пришлось ничего объяснять: родителям подростка не до секса.

Маратика нет. Исчез, не звонит, где-то играет. Завтра Маратик должен лечь в клинику: его будут обследовать и готовить к операции. А его нет!.. Мы с Саней два часа сидели рядышком в креслах у камина, он в розовом, я в зеленом, с напряженными лицами, как родители загулявшего на дискотеке подростка, и переругивались: «Ты должна была за ним следить» — «Вот сам и следи! Мне что, его к батарее приковать?».

Когда Маратик появился (в час ночи), мы в один голос воскликнули: «Где ты был?! Мы чуть с ума не сошли!», а я еще добавила: «У меня из-за тебя сердце заболело».

— А что я такого сделал?.. Тупой бегает по аптекам, ты весь день сидишь-долбишь…

Да, я переводила и в перерывах читала Дневники Адриана Моуэла, их пять: пять дневников разного времени, в первом Адриану шестнадцать, а в последнем около сорока, и у него рак простаты. Мне нравится, что показана целая жизнь, также мне нравится, что у него безумные родители, хуже которых невозможно себе представить. На фоне родителей Адриана Моуэла любые родители выглядят достойно.

— Что мне было делать? Я не хотел тебя отвлекать, не знал, чем заняться…

Где-то я это читала. …У жены Достоевского, вот где! Федор Михайлович придумывал объяснения своим решениям пойти в казино: его не разбудили, у него появилось свободное время, некуда человеку пойти — вот и пошел попытать счастья.

— Я в плюсе, — похвастался Маратик, — за эту неделю я в плюсе, а сегодня вообще мой день, я сделал ребай и…

— Ребай, ерунда какая-то, — холодно сказал Саня.

— Сам ты ерунда. Ребай — это возможность докупить фишки… а-а-а, что с тобой говорить… Ладно, я понимаю, вы волновались, я плохой… Слушайте, у меня идея. Давайте сегодня всю ночь разговаривать… — предложил Маратик и хитро добавил: — Чтобы не опоздать в клинику. …Как вам? Обжоры могут разговаривать с набитым ртом.

Это была хорошая идея: устроить прощальную диванную вечеринку, чтобы мы втроем легли на диван и всю ночь разговаривали.

— Давайте в порядке стёба обменяемся секретами, — предложил Маратик.

Саня поморщился, но кивнул. Он не из тех, кто ночами разговаривает. Он из тех, кому нужно выспаться, чтобы утром вовремя начать делать добрые дела. Но Саня, как и я, все прочитал в интернете про болезнь Маратика. И, должно быть, решил, что провести сегодняшнюю ночь в разговорах — это доброе дело, самое важное на этот момент: мы будем развлекать Маратика и отвлекать от мысли, что завтра он ложится в клинику.

Маратик предложил, чтобы каждый из нас рассказал о себе что-нибудь плохое. Для начала не обязательно самое плохое, можно просто плохое. Таких сцен полно в английской литературе: старинная усадьба с садом, в доме большая детская, после ухода няни дети делятся мечтами и секретами, откровенничают, обсуждают взрослых.

Мы зажгли свечи, притащили на диван поднос с едой, бутылку вина для Сани, мы с Маратиком не будем пить, но Сане можно.

— Я здесь самый плохой, я начну, — сказал Маратик. — Так, с чего начать?.. Я воровал деньги из коробки. В буфете стояла коробка с деньгами на хозяйство, я воровал оттуда деньги. Копил на мотоцикл. Складывал награбленное в носок. Я таскал оттуда понемногу, но часто. Мама решила, что это домработница ворует, и уволила ее.

— Безобразие, — возмутился Саня. — Сколько тебе было лет? Шестнадцать?

— Пять. Я копил на мотоцикл маме. Думал, ей понравится кататься на мотоцикле. …Вот еще один секрет: секс с маминой подругой. Она приходила в гости с коробкой пирожных. Когда она рассказывала при мне анекдот или сплетничала о знакомых, мама пугалась и шикала «это не для детских ушей». Она краснела и отвечала «прости, забыла, что он еще маленький», а у нас с ней был секс. Это был такой стеб, — чтобы она сказала «он еще маленький», а у нас с ней секс. Ну как, прикольно?

— Тебе было пять? — подозрительно спросил Саня.

— Шестнадцать.

— Ну тогда да, прикольно… даже почти смешно.

Маратик обиделся.

— Тебе нечем судить, смешно или почти смешно, у тебя полностью отсутствует чувство юмора. …Давайте продолжим. Самый плохой тут я, но может быть, еще кому-то есть что рассказать?..

Саня помрачнел и долго со вкусом молчал. Маратик любит разговаривать, я люблю думать, а Саня любит мрачно молчать.

— О чем ты молчишь, малыш? — участливо сказал Маратик. — В твоем прошлом есть страшная тайна, ты один раз не заплатил в троллейбусе?

Саня, молчаливый молчун, молчал-молчал, и мы принялись гадать: «Саня, ты киллер?», «Ты содержишь бордель?», «Ты педофил?».

— Неужели ты… — в ужасе произнес Маратик, — ты… один раз обманул игровой автомат?

И тут случилось невероятное. Саня сказал:

— Я скажу, но это реально очень плохое.

Наверное, Саня, как и я, все это время думал: вот мы втроем, на диванной вечеринке, но Маратик завтра уйдет и может не вернуться. Мы оба думали про смерть, как она близко. Встреча со смертью приводит к изменению мировоззрения, или к катарсису, или к необычным поступкам. Когда Призрак грядущего Рождества показал Скруджу его похороны, Скрудж пережил катарсис и из скупца превратился в доброго щедрого человека. Ничем другим я не могу объяснить то, что Саня решил нам рассказать.

Ну, еще тем, что его, очевидно, это очень мучило. И тем, что даже Сане иногда нужно рассказать. У Фрейда есть такой термин — «желание открыться»: что-то заставляет нас открыться другому человеку, хотя мы спокойно могли бы хранить этот секрет. И ночь, ночь и свечи придают всему какой-то иной смысл, к тому же Саня выпил один почти всю бутылку вина.

— Я скажу, скажу, — повторил Саня.

— Ну, говори, — поддержал Маратик.

— Я скажу.

Саня так мрачно молчал, что Маратику стало его жаль.

— Ладно, мы верим, что ты