Дожили до мая. И, казалось, до спасения — рукой подать. Школьников водили на прополку колхозных полей. Там же кормили. И Лёнька мало-мальски выправился. А Полина Васильевна, отказывая себе в кусочке хлеба ради сына, наоборот, сдала. Юбки подвязывала верёвками.

Накануне Троицы к Шагановым заехал дед Кострюк и обрадовал вестью, что на их клине, засеянном осенью, завощанела пшеница. В тот же час хозяйка устремилась в степь и вернулась с мешочком налущенных зёрен. И мать, и Лёнька неподвижно стояли у надворной печуры, пока варился суп, настоящий зерновой суп!

Остерегаясь потравы, Полина Васильевна решила озимку убрать. Пусть уж дойдёт зерно в снопах, на подворье. Взяли серп, лантух[10] из полотна и пряльник для обмолачивания. Дотопали до своего надела. При виде волнившейся нивы захватило дух! Набросились на работу — откуда только силы воскресли?! Пока Полина Васильевна жала и вязала снопы, сынишка собирал упавшие колоски и обмолачивал на полотнине.

Объездчик Зубенко, невысокий, скуластый, с глубоко посаженными сталистыми глазками, ставропольский хохол, подвернул к шагановскому участку внезапно. Бодро спросил:

— Шо вы туточки робытэ?

Полина Васильевна кротко улыбнулась:

— Вот, выросла… Убираем…

— Та хиба ж можно? Вин же ще зэлэный! — и круто развернул свою буланую, откормленную кобылу: — А ну, пийшлы до прэдши Совита! Хай вона дае разрешення.

— Это же — наш пай. Стёпа сеял! — взмолилась хозяйка.

— Такэ указання! Або ботигом пидмогнуть?!

…Матрёна Барабаш, цыганского склада, грудастая баба, наградившая в гражданскую войну не одного красногвардейца триппером, выслушав объездчика, аж подпрыгнула на стуле, заорала:

— Кто разрешал?! У тебя же сельхозналог за прошлый год не выполнен! К муженьку в гости захотела? Подкулачница недобитая… Обойдёмся без тебя силами трудящихся масс! Вон!

…Ленечка слёг внезапно. Полина Васильевна подумала, что переел садовой зелени. Голод понуждал есть всё подряд, вплоть до крапивы и сурепки. Отвар из конского щавеля не помог, колики в животе усиливались. На другой день мальчику стало ещё хуже. Бабка Мигушиха пробыла возле больного недолго и всполошилась:

— Дизентерея у твово сынка. Надоть в больницу везть. Кабы раньше… Шукай, Полинка, подводу. Скорей шукай!

Председатель колхоза, Брыкало Алексей Семёнович, встретил её просьбу матюками. Как угорелая, металась плачущая мать по хутору, умоляла в райцентр отвезти Лёню…

Ночью он стал уже бредить. Глаза на обрезавшемся лице ввалились, как у покойника. Спозаранку застала она деда Кострюка дома. И, вопреки председательскому запрету, старик быстро запряг на конюшне пару, вместе с хозяйкой подъехал к шагановским воротам. Спрыгнув с подводы, Полина Васильевна вбежала в курень. Лёнька, выпятив острые лопатки, лежал на топчане лицом вниз. Сукровица пятнала светлую наволочку. Мать повернула ему голову, ощутив пронзительную прохладу щёк, краем простыни утёрла отверделые губы сына. И, безумно хохоча и всхлипывая, выскочила во двор…

Соседки, окутав отрока тем самым лантухом, на котором он обмолачивал колоски, похоронили Лёньку рядом с братом.

Несколько дней Полина Васильевна пряталась от людей в вишеннике. Чудились ей голоса детей, просивших кушать. По-тёмному растапливала печуру, варила крапивные щи. Чугунок приносила к могилкам. И, находясь на грани помешательства, в полный голос звала сыночков, выла скорбяще…

И точно дозвалась Тихона Маркяныча! Странник принёс полмешка кое-каких продуктишек. И полный короб рассказов! Это и вырвало осиротевшую мать из глухого, голодного безразличия.

В разгар уборочной, ввиду нехватки рабочих рук, Шагановых пригласили в колхоз. Старика определили сменщиком деда Кострюка и сторожем на бахчу. А Полина Васильевна сначала кухарила на полевом стане, а затем перешла в бригаду огородниц…

В середине дня, на ключевской развилке, подводу Шагановых догнала линейка. Сидевший на ней рябой человек в синем плаще оказался атаманом из Дарьевки Григорием Белецким. Объезжая по обочине, похлёстывая своих справных дончаков, он сдержанно поздоровался и спросил:

— Откель правитесь? Должно, гостевали?

— Не время по гостям разъезжать, — возразил Степан Тихонович, почувствовав в голосе атамана скрытую насмешку. — Были в Ворошиловске. По делам.

— Ого-го! А я из волостного управления. Власть, Тихонович, трошки поменялась. Теперя Мелентьев у нас бургомистром. А прежнего немцы скинули. Вроде за коммунарские грешки… — Белецкий выправил линейку на дорогу, опустил кнутик и обернулся: — Объявили, казачок, новые разнарядки. Всё зерно, что в наличии, приказано под гребло за недельку вывезти. Да ишо по мясу заданию завысили. Хоть роди, а полтонны сдай.

— А семенное? Тоже на вывозку?

— Под метёлку! Семенной фонд озимой будут с элеватора отпущать. А про яровое зерно и речи не велось. Ну, как? Повеселел?

— Ага. Хоть вскачь, хоть в плач.

— А самую главную радость напоследочек приберёг. Объявились в нашем округе партизаны. Ты старосту из Бунако-Соколовки знал? Мирона?

— Ну?

— Нонче хоронят.

— Да ты что?!

— Вчерась утрецом наскочили. Завели за сарай и шлёпнули.

— А сколько ж их было? — зябко передёрнул плечами Степан Тихонович, поправляя холстину, взмокревшую от мороси.

— Ктой-зна. Его жинка троих видела.

— Не впоймали? — встревожился и Тихон Маркяныч.

— А энто всё одно, что дожжок ситом ловить! Приказано создать по хуторам отряды самообороны. Вот такие пирожки с начинкой… Ну, бывайте здравы. — Григорий насунул картуз и дал коням ходу.

Мелкий дождик всё гуще сёк по лицам. Залоснилась наезженная дорога, подёрнулась понизовой пеленой. Крепче запахло от лошадей шерстью и сыромятью упряжи. По первой склизи ступали они отрывисто и напряжённо. Слыша, как барабанят по фуражке капли, Степан Тихонович взбодрил кобыл кнутом. Замелькали у посторонок берцы, из-под копыт россыпью ударили в переднюю грядку комки грязи. Учащённо заскрипели колёса, и вскоре от нагретых втулок поднялся терпкий дегтярный дух.

Пустынно-сиротливо было в степи, придавленной тучами. Бурели мокрые жнивища, с ворохами бросовой соломы. Лишь одно поле наполовину было вспахано. Степан Тихонович вспомнил, что и ключевские поля до сих пор не тронуты плугом. Ждали дождей, чтобы распушилась земля. А ну как затянется слякоть? На быках и до Рождества не отсеешься!

— Надо тобе, Степан, пистолет выпросить, — неожиданно посоветовал отец. — Не дай бог, подстерегут…

— Я перед немцами, как Мирон, не выслуживаюсь. О покойниках плохо не говорят, но… Сволочной был! Учителя-еврея выдал. Это у него в хуторе повесили коммуниста…

— Перестренут партизаны — разбираться не станут. Раз на службе у немецкой власти, значится, изменник. Эх, простофиля ты кленовая! Ну, на кой ляд камень на шею нацопил? А? Кричал я на сходе? Оборонял? А он отца родного не послухал, как оглох!

— Опять завели? Я же не ради Гитлера