Маменька промокнула рот салфеткой.

– Что ж. Я пообещала мистеру Лоуренсу, что завтра утром ты покажешь ему наши владения. Можешь идти.

В спальне я переоделась в ночную сорочку. На мгновение остановилась у окна, глядя на Уаппу-Крик, в котором темнеющее небо отражалось серебристыми отблесками. Жилища рабов отсюда было не разглядеть. Как там Бен? Освоился в новом доме? Может, он уже спит, утомленный долгим путешествием? Я надеялась, что рабы снабдили его всем необходимым и поделились ужином. Раньше мне никогда не приходилось задумываться о том, как устроен их быт.

Я вознесла короткую молитву, поблагодарив Господа за чудо, явленное в этот день, и отдельно за присутствие Бена, хотя он был частью вышеупомянутого чуда. Еще попросила терпения в общении с теми, кто говорит со мной свысока. О, и в общении с маменькой. Мудрости попросила, дабы сносить обоих Лоуренсов, Генри и его отца, а также уклониться от брака и с тем и с другим. И еще кое о чем. Напоследок я попросила прощения за то, что прошу слишком много.

Невозможно было выбросить Бена из головы. Он очень вырос. Стал сильным. Бреет голову налысо. Кожа лица казалась гладкой, как шелк, хотя я мысленно представляла себе, как он бреет пробивающиеся усики, ведь теперь это не мальчик, а мужчина. Я никогда не прикасалась к его щекам, и теперь при мысли об этом во мне разгоралось любопытство, кончики пальцев покалывало, будто я действительно ощущала под ними кожу, шероховатую от щетины.

И сама себе удивлялась.

Я была очарована, зачарована чудом – встречей с человеком, которого не чаяла увидеть снова когда-нибудь в жизни. Он казался мне бесплотным видением, плодом воображения.

Но теперь мне надо было установить между нами новые границы. А возможно, Бен сам уже установил их, когда едва заметно качнул головой – с предупреждением мне. Как будто догадался, что я чувствовала в тот момент. Догадался, что я хочу броситься к нему и обнять, доказать тем самым себе, что он реален.

Несбыточная мечта.

Никто никогда не узнает, что я испытываю по отношению к нему. Но я всегда буду ему настоящим другом, даже если все вокруг будут пребывать в неведении. Даже если в неведении будет пребывать сам Бен.

Я взяла свою тетрадь с молитвами и перо, стоявшее в чернильнице на столике у кровати – обычно оно требовалось мне, когда я составляла список дел на грядущий день. При свете свечи я добавила к молитве, в которой просила Господа о выдержке и терпении в общении с Сарой, еще несколько строк с обещанием возлюбить все человечество.

Умылась я раньше, еще перед ужином, так что теперь, сразу после молитвы, оторвала колени от корявого деревянного пола, блаженно растянулась на мягкой кровати и укрылась легким хлопковым одеялом. Трудно было унять всполошенное сердце, чтобы погрузиться в сон. Жизненный путь привел меня на порог неких великих перемен. На порог, за которым меня ждала сама судьба.

Пересмешники, свившие гнездо над окном моей спальни, устроили переполох под утро, и я, как ни пыталась удержать сладкую дрему, все же открыла глаза в синеватом предрассветном полумраке. Мне опять снились темно-синие воды. Индиго. Но на сей раз в этом сне был Бен. Я не видела его, но знала, что он рядом, и от этого в животе трепетал сгусток тепла.

Я резко села на кровати; сердце колотилось с новой, неизведанной радостью.

Бен здесь, в Уаппу!

Сами собой нахлынули воспоминания о вчерашнем дне. Знал ли отец, что человек, нанятый им на Монтсеррате и присланный сюда, – брат того Кромвеля, которому он продал Бена? Такой выбор был либо милостью моего отца, либо Господней милостью.

Утром меня, к сожалению, ждала прогулка с Лоуренсами по нашим земельным владениям, которые старший из них, возможно, уже считает своей собственностью – частью моего приданого. К тому же это был вторник – день, когда мы с маменькой еженедельно ездили в гости к Мэри и ее родителям. Так что времени повидаться с Беном у меня не будет.

Тут, вспомнив про индигоферу, которую Сара с Того вчера насобирали, я вскочила с постели и поспешно оделась. Вызывать Эсси звонком не стала. Я рассчитывала пройтись по полям и проверить, что там с индигоферой, до того как подадут первый завтрак. Таким образом мне удастся избежать второй трапезы в обществе гостей – они скорее всего не спустятся к столу, пока окончательно не рассветет.

Разумеется, выйдя в поля, я и опомниться не успела, как оказалась на дальней окраине поселения рабов.

Там я замедлила шаг и заставила себя повернуть обратно, к навесу, под которым оставили корыто с замоченными листьями индигоферы.

Корыто было накрыто большим куском мешковины, прижатым к земле по краям обломками кирпичей и булыжниками. Я приподняла мешковину и заглянула под нее. Вода заметно потемнела; стебли с листьями были утоплены в воде, придавленные крупными камнями. Но кисловатый запах брожения, так хорошо запомнившийся мне с детства, еще не появился.

Вернув мешковину на место и удостоверившись, что все выглядит, как раньше, я встала. Вокруг по-прежнему не было ни души. В поселении рабов пока еще царила тишина, но это не надолго. Звезды уже начинали мерцать и исчезать одна за одной, растворяясь в серебристом сиянии на горизонте там, где небо сливалось по цвету с водой.

Я не могла зайти в дом Бена, зато вольна была прогуляться обратно, заложив крюк, чтобы еще разок проверить, как дела на полях. И снова вскоре поймала себя на том, что стою как столб на опушке леса и не свожу глаз с недавно построенной хижины.

То ли тень мелькнула за темным окном, то ли мне померещился шорох – я замерла. И только сейчас обнаружила, что вокруг стоит мертвая тишина: птица не вскрикнет, ветка не хрустнет под лапой зверька, даже ветер не шелестит листьями в кронах деревьев.

– Чего ждешь?

Я вздрогнула – задушенный визг застрял в горле – и резко обернулась. Хорошо, что от внезапного испуга у меня перехватило дыхание, иначе своим воплем я всполошила бы всю плантацию. Биение сердца гулко отдавалось в ушах.

У опушки леса, справа от меня, на пне сидел Бен. Его голую грудь причудливым узором перечерчивали тени. В одной руке у него был небольшой нож, в другой – деревяшка. Он что-то выстругивал, но, видимо, перестал,