Ла Гардиа вышел к трибуне с пачкой бумаг, которые ему тайно вручил Джордж Коннерс, доверенное лицо бутлегера Джорджа Римуса. У него было тридцать минут, чтобы продемонстрировать двуличность “сухих” чиновников и бесплодность попыток претворить в жизнь столь абсурдный закон. Он выпрямился и вытянулся вверх, насколько позволяли его пять футов два дюйма роста, держа бумаги перед собой, как винтовку.

– Господин председатель, джентльмены, – начал он, и пронзительный голос эхом разнесся по залу. – На этот раз я не намерен затевать дискуссию по вопросу “сухих” и “мокрых”. У нас было уже достаточно споров по этому поводу. У меня есть факты, которые позволяют продемонстрировать постыдное неуважение к закону со стороны должностных лиц, которые призваны следить за его соблюдением… Эти факты стали мне известны, и я считаю своим долгом представить их вам и заявить официальный протест относительно безразличия Министерства юстиции и Бюро по запрету к нарушениям, которые при должной бдительности не укрылись бы от внимания властей.

Он помолчал, в волнении листая бумаги и беспокоясь, что не слишком подкован в чтении вслух.

– Когда государственный служащий Соединенных Штатов, – продолжил он, – знаменитый сыщик из Министерства юстиции, получивший широкую известность как “ас расследований”, оставляет службу ради участия в бутлегерском бизнесе и поставках того самого товара, за который других обвиняют по закону и сажают в тюрьму, членам Конгресса пора обратить внимание на подобные факты и предпринять определенные усилия, дабы выяснить, как вообще подобное может произойти и до какой степени деградировала совесть чиновников данного ведомства.

Джон Рэнкин, демократ от штата Миссисипи, вскочил с места:

– Джентльмен делает заявления о ком-то, кто якобы уходит из Министерства юстиции в бутлегерский бизнес. Не кажется ли джентльмену, что следует называть имена, выступая с подобными обвинениями?

– Дойдем и до имен, – пообещал Ла Гардиа. – Я назову этого человека.

Рэнкин сел на место.

– В начале 1922 года некто Джордж Римус и другие лица были судимы и приговорены судом присяжных в Цинциннати по обвинению в преступном сговоре. Обвинение основывалось на деятельности обвиняемых по организации поставок спиртного по незаконным каналам… Дело расследовал агент Министерства юстиции, некий Франклин Л. Додж, который гордился тем, что стал известен как “ас” этого министерства. Большинство, если не все обвиняемые были приговорены по отдельному обвинительному заключению, за препятствование правосудию при расследовании нарушений сухого закона.

Томас Блентон, демократ от Техаса, поднял руку:

– Господин председатель, не пора ли выступающему освободить трибуну?

– Я освобожу трибуну, – парировал Ла Гардиа. – У джентльмена из Техаса будет достаточно времени.

В оставшиеся двадцать минут он изложил суть дела и поднял вопрос о новом тайном сговоре – не со стороны Римуса и его подельников, но самого Министерства юстиции. После того как Римуса отправили в тюрьму Атланты, пояснил Ла Гардиа, Додж расследовал нарушения в самой тюрьме. Собирая информацию о деятельности коменданта, он “близко подружился с женой заключенного Римуса, и их поведение в кабинете самого коменданта было чересчур непристойным, чтобы упоминать о нем здесь”.

Пока Римус находился в тюрьме, Додж – все еще будучи агентом Министерства юстиции – похитил имущество Римуса, включая ювелирные изделия и сертификаты на вывоз виски на сумму 200 000 долларов. После чего незамедлительно отправился в Нью-Йорк и предложил эти сертификаты потенциальному покупателю на Манхэттене. Когда клиент отказался, перед Доджем встала проблема: ему нужно было “удержать Римуса в тюрьме и в лапах закона”, дабы сбыть краденые сертификаты.

Возможно ли, вопрошал Ла Гардиа, что Додж – даже после того, как покинул Министерство юстиции, – мог повлиять на действия властей против Римуса? Почему пятеро из подельников Римуса были оправданы по обвинению в “препятствовании правосудию”? Почему залог за остальных обвиняемых по делу о винокурне “Джек Дэниэлс” составил пять тысяч долларов, а за Римуса – государственного свидетеля, ни больше ни меньше, – пришлось внести пятьдесят тысяч? Как так вышло, что “преследование” Римуса продолжается даже после того, как официальный обвинитель по делу “Джек Дэниэлс” выступил в его защиту?

В этом месте Ла Гардиа зачитал вслух последнее письмо Маршалла, адресованное Виллебрандт.

– Полагаю, – сказал он в заключение, – что перед нами случай, когда правительственный агент возбуждает дело и сажает человека в тюрьму, и пока тот сидит в тюрьме, агент забирает себе именно то имущество, за которое человека посадили, и умудряется надавить на министерство, вынуждая преследовать этого человека и держать его в заточении, когда остальные подсудимые уже на свободе. Полагаю, это вопиющий случай, и думаю, что должны быть предприняты определенные меры.

– Я хотел бы осведомиться, – взял слово Чарльз Гордон Эдвардс, демократ от Джорджии. – Полагает ли джентльмен, что он помогает правительству и Министерству юстиции, выступая с подобными досадными нападками, и думает ли он, что это поможет стране?

– Это не нападки досадные, а досадна ситуация, сложившаяся в министерстве, – возразил Ла Гардиа. – Неужели вы не довели бы подобные факты до сведения Конгресса, стань они вам известны?

– Нет, – ответил Эдвардс. – Думаю, я поступил бы так же, как Министерство юстиции. Просто уволил бы этого человека.

– Не следует ли нам возложить ответственность на печально известную торговлю спиртными напитками за соблазнение этого агента и введение его в заблуждение? – осведомился Блентон.

– И что вы намерены сделать? – возмутился Ла Гардиа, едва не срываясь на визг. – Вручить ему медаль Конгресса? Я бы упек его в тюрьму.

– Но ведь это торговцы спиртным вечно норовят нарушить закон, и именно их тлетворные усилия сбили агента с праведного пути, – настаивал на своем Блентон.

– Вы ведь не намерены оправдывать поведение агентов, сбившихся с пути истинного? – поинтересовался Ла Гардиа.

– Разумеется, нет, – саркастически отозвался Блентон. – Я осуждаю их, как и вы.

– Я безоговорочно осуждаю их, – провозгласил Ла Гардиа. – У меня имеется достаточно доказательств, и я готов предоставить их еще больше, поскольку добился внимания Палаты представителей.

На этих словах коллеги наградили его овацией.

* * *

В тот же день Римус, в изысканном шелковом костюме и шляпе-котелке, впервые за пять лет вернулся домой в Чикаго, намереваясь повидаться с дочерью Ромолой и спасти 1550 ящиков редкого довоенного бурбона, хранившегося на одной из его винокурен (последнее ему не удалось, так как Апелляционный суд Седьмого округа уже отдал распоряжение уничтожить ящики). На выходе из здания суда его встретил рой репортеров, отметивших, что “изысканная элегантность” его костюма маскирует его скверное настроение. “У него есть три-четыре душевные занозы, – писала «Чикаго трибьюн». – Первая – это его жена, вторая – его жена, третья и четвертая – его жена”.

Когда газетчики начали выкрикивать вопросы, Римус