Шрифт:
Закладка:
Через несколько месяцев после этого письма его не стало. По свидетельству отца Бориса Бобринского, молодого священника, который помогал ему в последние месяцы, «он безвременно устал жить и видел во сне близких ему ушедших, которые его звали». Свою кончину он предчувствовал и о ней ему поведал.
Причиной его смерти стало воспаление легких. Несмотря на высокую температуру, в морозную погоду он отправился в Кламар в сопровождении отца Бориса. Ехали сначала на метро, потом на автобусе. В храме, как обычно, было холодно, потому что отапливался он слабо. Отец Киприан сам не служил, а только причастился за службой, которую совершил отец Борис. Вернувшись на Сергиевское подворье, он слег и через несколько дней скончался.
Но были у его смерти и внутренние причины. Это прежде всего то старение, «устаревание», которое он сам так остро чувствовал: в шестьдесят лет он был внутренне гораздо старше своего возраста.
Еще одной причиной было полное — на протяжении многих лет — отсутствие у него интереса к земной жизни, привязанности к ней, радости о ней. «Ему было трудно жить, как другим бывает трудно восходить по лестнице», — говорил о нем отец Александр Шмеман.
Отпевали отца Киприана в кламарской церкви. Там же, в Кламаре, его и похоронили.
* * *
Жизнь сделала отца Киприана «странником» — человеком, который нигде не чувствовал себя дома, всегда тосковал по родине. Прожив сорок лет на чужбине, в том числе четверть века во Франции, архимандрит Киприан навсегда остался русским человеком. С утратой Родины он никогда не смог примириться: в течение всей жизни он носил в себе боль и тоску о России.
«Многие не понимали, что перед ними был человек смертельно раненый — не каким-то одним обстоятельством — личной трагедией, несчастьем, — а самой жизнью… Прежде всего, отец Киприан был ранен революцией и эмигрантством. Он принадлежал к тому поколению, которое оставило Россию слишком молодым, чтобы просто… продолжать начатое дело в эмиграции, но и недостаточно молодым, чтобы приспособиться к Западу, почувствовать себя в нем дома… Сколько бы он ни говорил о своем западничестве или же византийстве, домом его была Россия — пушкинская, толстовская, бунинская, зайцевская Россия, — отсюда раздвоенность и бездомность всей его жизни, страстная любовь к прошлому, с годами все усиливавшееся неприятие „современности“. Даже напускная, словесная „реакционность“, сменившая в последние годы столь же напускной „либерализм“ первых лет, были не „убеждениями“ а лишь выявлением той же тоски по дому так рано оставленному и с тем большей силой любимому». Так писал о нем отец Александр Шмеман.
А Марина Феннел много лет спустя вспоминала, что «он всегда был пессимистом, но с каждым годом этот его пессимизм становился все более ярко выраженным. Иногда казалось, что он просто места себе не находит… Отец Киприан жил в настоящем, будущим для него была только жизнь после смерти, а прошлое исчезло совсем. Революция разрушила все, что в его представлении было святым и неприкосновенным. Он был этим ранен, надломлен. Все, что происходило в России после революции, было ему страшно, и он ничего не хотел об этом знать, ничего об этом не читал и старался на эту тему не говорить».
Жизнь отца Киприана пронизана тоской по навсегда утраченному земному отечеству. Но за этой тоской стояло еще более сокровенное и глубокое чувство — тоски по отечеству небесному, где, по его словам, «вечная радость, вечная Литургия у Бога и в Боге».
Именно этой жаждой Абсолютного, Безусловного, Вечного объясняется та постоянная неудовлетворенность земным, временным, преходящим, которая была так свойственна отцу Киприану. Его душа томилась ожиданием Царства Божия,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
Царь
Болгарский царь Симеон II
Прошло уже несколько часов, а он все стоял посреди пустого храма — с правой стороны, напротив иконостаса, возле «царского места». Несколько раз к нему подходили служители, предлагали присесть. Даже стул принесли и поставили рядом. Но он продолжал стоять — высокий, подтянутый, в элегантном темно-сером костюме, белой рубашке, синем галстуке в мелкий горошек, начищенных черных ботинках.
Величественный храм в византийском стиле построили российские архитекторы в начале XX века в качестве памятника русским воинам, павшим за освобождение Болгарии. Расписанный Васнецовым и другими выдающимися художниками, он поражает своей грандиозностью. За прошедшие сто лет росписи на стенах собора потемнели, стены в алтаре растрескались. Но иконостас из белого мрамора сохранился, будто был сделан вчера.
Так же хорошо сохранились расположенные справа от иконостаса два мраморных трона — патриарший и царский. Оба выполнены в форме шатра с конусообразной крышей, опирающейся на четыре колонны. По обе стороны лестницы, ведущей к царскому трону, лежат на полу вытесанные из мрамора львы, высоко подняв головы и приоткрыв пасти. Трон находится в глубине шатра, рядом с ним два трона поменьше — для царицы и наследника престола.
В Синодальной палате, находящейся рядом с Александро-Невским храмом, шли выборы нового Патриарха. Уже несколько часов гости, прибывшие из других Православных Церквей, ожидали результатов в алтаре. Сидя на скамьях и креслах, они коротали время в разговорах о церковной жизни и о политике.
А царь стоял снаружи один. Вся его фигура выражала смирение и сосредоточенность: было видно, что он погружен в молитву.
* * *
Выборы Патриарха в Болгарии совершаются на Церковно-народном Соборе. Его членами являются все архиереи, а также представители духовенства и мирян. Избранным считается тот кандидат, который наберет не менее двух третей голосов. На этот раз в Соборе участвовало сто тридцать восемь делегатов, которым предстояло выбрать Патриарха из трех митрополитов, чьи кандидатуры были ранее одобрены Синодом.
По обычаю Болгарской Церкви, интронизация (то есть «посаждение на
