— Э, нет, — решил медведь, — больше я сюда не ходок!

— Но ты не бойся, эти предсказания не исполнятся, — успокоил медведя Пёстрик, — потому что кот, ну, тот самый лев, о котором я говорил… обещал сожрать тебя вместе со шкурой, как только ты здесь появишься.

— Бр-р-р! А где он сейчас, этот кот-лев? — Грушетряс задрожал и стал озираться по сторонам.

— Он только что забрался на грушу вместе с Гадалкой. Сначала они съедят луну, а потом в темноте им и с тобой будет нетрудно расправиться.

Грушетряс глянул на ломтик убывающей луны и ахнул:

— Ай-яй! Ведь правда! От луны и половины не осталось. Ну, я пошёл!

Неповоротлив был медведь, неуклюж, но теперь он помчался с такой быстротой, что сам не заметил, как проскочил лес насквозь и очутился на открытом месте. Остановился он у последнего дерева, едва отдышался и никак понять не может:

— Как же так получается?! Выходит, мне и в лесу не укрыться. Только я в одном конце леса хвост спрятал, а голова уже с другого края наружу выглядывает!.

Озадаченный Грушетряс глянул на звёздное небо и перепугался ещё больше: луны там не было.

— Ой, ой! Эти двое с луной уже разделались, а теперь, наверно, за мной охотятся. Спрячусь-ка вон в ту большую пещеру. Там они меня не сыщут.

А пока медведь лез поглубже в тёмную пещеру, кот, мышь и пёс так хохотали, что даже старая груша развеселилась. Она вся затряслась от смеха, и с её веток посыпались на Пёстрика зрелые плоды.

— Ау-вау! — взвыл Пёстрик, бегая на привязи вокруг ствола. — Перестаньте смеяться, этот град убьёт меня!

Услышав грохот падающих груш, старая полевая мышь, жившая в норе под деревом, высунула наружу свою мордочку, но в тот же миг на неё свалился с дерева кот Тоша. Перепуганная мышь юркнула в нору и, заикаясь от страха, пискнула:

— Плохи наши мышиные дела: кот с ясного неба! Так и грохнулся. Видно, конец света не за горами.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Снова в мешке. Копчёное сало дяди Усача. Ореховые башмаки. Скользкий мир. Конь мышей ловит. Километр жизни за вершок верёвки. (Из дневника Тоши.)

Свалился я с груши, и вместе со мной упала на землю мышь-гадалка. Увидела она норку под деревом и сказала:

— Друг мой, Тоша! Пойду-ка взгляну, кто живёт в этом доме, а ты посмотри, жив ли ещё пёс Пёстрик, уцелел ли он под грушевым градом.

Гадалка юркнула в нору, а я подошёл к Пёстрику. Бедный пёс, изрядно побитый, жалобно проскулил:

— Вы смеялись, животики понадрывали, а у меня от вашего смеха спина болит!

Кукуруза шепталась под ветерком, предвещая близкую зарю. Убаюканный этим шёпотом, я вскоре заснул, свернувшись в клубок под боком у Пёстрика. Да, заснул крепко — хоть из пушек пали! Сколько я спал, не знаю, но проснулся я…

Горе мне! Проснулся я снова в мешке. Доигрался! На этот раз кто-то засунул меня туда сонного, и теперь этот Кто-то нёс меня куда-то, взвалив себе на спину. Нёс да приговаривал:

— Я тебе покажу, как чужую грушу трясти!

Вскоре я услышал скрип открывающейся двери, и заманчивый запах копчёного сала защекотал мои ноздри. Значит, меня внесли в дом. Затем кто-то — вероятно, тот самый Кто-то, который запрятал меня в мешок, — бросил мешок на пол и развязал его. Надо мной стоял усатый дядька, а над ним я увидел кусок копчёного сала, подвешенный к стрехе почерневшей кровли.

— Эй, жена, глянь-ка, какого я мышелова принёс! — буркнул Усач.

Его сердитая жена поглядела на меня и заметила:

— Хитрющего кота притащил ты, муженёк! Ворюга он, сразу видно. Вместо того чтобы мышей ловить, он всю ночь за салом будет охотиться.

— За сало не беспокойся, — ответил Усач. — Я этого кота сейчас так подкую, что ему под кровлю забраться никак невозможно будет.

«О-хо-хо! Где ты, мой добрый дедушка Триша? — вздохнул я. — Тошу твоего подковать собираются. Будто он не кот, а конь!»

Бездушный Усач отыскал четыре ореховые скорлупки, надел их мне на лапы и залил воском. Меня обули в самые настоящие ореховые башмаки. Бегать в них просто немыслимо: при первой же попытке я поскользнулся, ткнувшись носом в пол. Это меня образумило. Я стал осторожнее переступать с лапы на лапу, но проклятая обувка так стучала, что слышно было, наверно, не только нашим мышам, но и соседским.

Так-так, трак-трак. — цокали мои башмаки, а Усач корчился от смеха и приговаривал:

— Ну, жулик, теперь можешь лезть за салом! Пожалуйста!

Настала ночь. Хозяин запер дверь, все улеглись спать, а я в моих ореховых ботинках остался у очага наедине с салом, висевшим на стрехе под кровлей. Вы, конечно, догадываетесь, что я не раз пытался потихоньку-полегоньку добраться до сала. Но тщетно! Каждый раз я скатывался вниз, как по льду. Из-за проклятых ореховых ботинок весь мир стал скользким и шатким. Нечего было и думать о головокружительных восхождениях на крышу, о том, чтобы слазить на дерево или поточить когти о кору. Жизнь стала гладкой, скользкой и опасной.

— Мяу, мяу, прощай сало, душистое и манящее! Никак мне до тебя не добраться! — причитал я, расхаживая по пустому дому и стуча подковами: так-так, трак-трак…

Вдруг я услышал какую-то возню и писк. В углу, за мешками с мукой, разговаривали мыши.

— Эй, Салоежка, слышишь, кто-то топает? — донёсся до меня тревожный голосок. — Уж не кот ли?

— Эх, Мукоед, — отвечала Салоежка, — сразу видно, какой ты ещё несмышлёныш! Кот двигается бесшумно, как тень, а тот, что гремит там в темноте, — это… это просто какой-то конь. Маленький, но с копытами.

Я притаился за дровами. Вот Салоежка уже близко, вот уже слышно, как она стучит коготками рядом со мной… Я напружинился, собрался и. Вернее, я только попробовал прыгнуть, потому что ноги мои разъехались, и я растянулся на полу, стукнувшись при этом лбом о полено.

— Караул! — запищала в ужасе Салоежка. — На меня конь наскакивает!

— Спасайся, брат! — орал растерявшийся Мукоед. — Беги! Скачи! Улепётывай! В нашем доме конь-мышелов объявился!

А из дальнего угла подала голос старая мышь:

— Ага! Я говорила: «Молодым до поры не лезть из норы».

За ночь я ещё несколько раз пытался подобраться к салу, но без малейшего успеха, хоть и с превеликим шумом. Утром Усач хотел было меня избить за то, что я ему спать не