– Да, конечно. Даже если оно потерялось, я это переживу.

Когда Мисако ушла, Канамэ взял пригоршню печенья и, спустившись во двор к собакам, поочередно скормил им лакомство, после чего, призвав в помощники «дедусю», расчесал обеим шерстку. Покончив с этим, он вернулся в гостиную и вытянулся на татами.

– Эй, кто-нибудь! – позвал он.

Ему хотелось выпить чаю, но никто не откликнулся на его зов, – вероятно, О-Саë отлучилась в комнату для прислуги. Хироси еще не пришел из школы, и в доме было тихо и пустынно. Канамэ вдруг почувствовал себя одиноким, всеми покинутым. Может, махнуть к Луиз? Эта мысль неизменно приходила ему на ум в подобные минуты, а сегодня он как никогда нуждался в утешении. Каждый раз, решив больше не встречаться с нею, он тут же отменял свой зарок, находя его глупым и нелепым, ведь, в конце концов, речь шла об обыкновенной проститутке, но сейчас, помимо всего прочего, ему было невмоготу оставаться одному в опустевшем доме. Сёдзи, дверные перегородки, убранство ниши[118], деревья в саду – все было на своих местах и казалось таким же, как всегда, – тем не менее чего-то явно не хватало, и от этого на душе становилось неприютно и тоскливо.

Канамэ купил этот дом после того, как перебрался с семьей в Кансай; в ту пору он был еще совсем новым – прежний владелец прожил в нем от силы два года, – а эту японскую гостиную в восемь дзё они пристроили уже потом. Не подвергшаяся тщательной шлифовке матовая поверхность столбов из китаямского кедра[119] и можжевелового дерева с годами приобрела мягкий естественный блеск – тот самый благородный налет старины, который так ценил во всем его тесть. Лежа на татами, Канамэ словно бы новыми глазами смотрел на эти отливающие тусклым глянцем столбы, на стоящий в нише низкий лаковый столик с росписью и перламутровой инкрустацией, на склоненную над ним веточку дикой розы с ярко-желтыми цветами, на дощатый пол веранды, отражающий наружный свет так, будто это не доски, а водная гладь… Даже в пылу своего любовного увлечения Мисако не забывала менять украшения в японской гостиной, заботясь о том, чтобы каждое из них соответствовало времени года. Скорее всего, она делала это машинально, по привычке, но при мысли о том, что в скором времени этих цветов в нише уже не будет, Канамэ охватило ностальгическое чувство, и их с Мисако странное, существующее лишь на бумаге супружество показалось ему таким же уютным и милым, как янтарный оттенок деревянных столбов, которые он привык видеть изо дня в день…

Канамэ поднялся на ноги и крикнул, чтобы было слышно в комнате для прислуги:

– О-Саё, подай мне влажное горячее полотенце!

Выпроставшись из саржевого домашнего кимоно, он энергично растер вспотевшую спину и облачился в пиджачную пару, которую перед уходом приготовила для него Мисако. На полу рядом со сброшенным кимоно лежало выпавшее из его запáха письмо тестя. Канамэ поднял листок и убрал его было во внутренний карман пиджака, но, вспомнив, что Луиз имеет обыкновение обследовать его карманы и бумажник в поисках какой-нибудь улики («О, кажется, это записка от гейши?»), выдвинул ящик подзеркальника и стал просовывать листок под лежавшую на дне газету. Неожиданно рука его нащупала какой-то конверт. Это было письмо от Таканацу.

«Читать или не читать?» Канамэ долго колебался, прежде чем извлечь письмо из конверта. Судя по тщательности, с какой оно было спрятано, Мисако вряд ли могла забыть, куда его положила. Это была всего лишь отговорка, – ей явно не хотелось показывать ему письмо. Прочитав его, он, конечно же, найдет, что сказать жене в свое оправдание, но прежде она не имела обыкновения скрытничать. Значит, в письме наверняка содержится что-то очень для него неприятное…

Г-же Мисако Сиба

Мисако-сан!

Благодарю Вас за весточку. Признаться, я тешил себя надеждой, что к этому времени все у вас должно было уже решиться, но недавно Канамэ прислал мне открытку с Авадзи, из которой следует, что дело так и не стронулось с мертвой точки, поэтому Ваше письмо не стало для меня неожиданностью…

Дочитав до этого места, Канамэ перешел на европейскую половину дома, поднялся на второй этаж и стал медленно читать дальше.

…Но если Вы действительно считаете свое решение окончательным, то не лучше ли как можно скорее воплотить его в жизнь? В сложившихся обстоятельствах у Вас, пожалуй, и не остается другого выбора. По моему глубокому убеждению, все ваши беды проистекают от того, что и Канамэ, и Вы привыкли потакать своим прихотям, а за это рано или поздно приходится расплачиваться. Я готов сколько угодно выслушивать Ваши жалобы (возможно, невольные), но почему Вы обращаете их ко мне, а не к своему супругу? Я понимаю, Вы не находите в себе для этого сил. Что ж, в таком случае Вы – несчастнейшее существо на свете, и мне жаль Вас до слез. Но раз Вы не можете быть откровенны с собственным мужем, это означает, что ваш брак обречен. Вы пишете: «Муж дал мне слишком много свободы» или: «Зачем я встретила Асо? Лучше бы мне вовсе его не знать!». Если бы Вы могли высказать хотя бы частицу всего этого Вашему супругу, если бы отношения между вами допускали подобную доверительность… Впрочем, что толку теперь об этом рассуждать? Я не хочу впадать в сварливый тон и смиренно умолкаю. Разумеется, я не скажу Канамэ о Вашем письме, можете не тревожиться на сей счет. Это все равно ни к чему хорошему не привело бы и только добавило вам обоим горечи. Возможно, я произвожу впечатление человека бесчувственного, но, поверьте, это не так. Когда я вспоминаю Ёсико, в душе у меня поднимается целая буря эмоций. Однако сейчас речь не обо мне. Думая о том, как жестоко обходится с Вами судьба, вынуждая Вас покинуть супружеское гнездо, я могу испытывать лишь самое горячее к Вам сочувствие. Прошу Вас, забудьте прежние горести, начните новую, счастливую жизнь с человеком, которого Вы любите, и не повторяйте прежних ошибок. Полагаю, Канамэ будет этому только рад.

Вы напрасно решили, что я на вас сердит, – дело вовсе не в этом. Просто я недостаточно тонко устроен, чтобы вмешиваться в столь мудреные отношения, как у Вас с Канамэ, а потому счел за благо отойти в сторону, предоставив вам самим определить свое будущее. По правде говоря, у меня снова