Степан отскочил от меня и вскинул ружье.

— Да кто ты такой⁈

— Служитель Изнанки. Харр. Проводник, — слова слетали с моих губ против воли.

И тут раздался выстрел. Юрка со страху разрядил в меня ружье. В грудь ударило свинцовым кулаком. Я пошатнулся, но устоял.

Все это происходило будто не со мной. Я чувствовал, осознавал, но никак не мог управлять своим телом.

— Вы нарушили закон, — прорычал я и сделал шаг вперед. — Вы понесете наказание.

Еще шаг.

Выстрел.

Сильная боль в животе тряхнула меня, но я не согнулся.

— Мое имя Вениамин Третий, из рода Форестайнов. Запомни это имя навеки.

— Твою ж… Юрка, валим! — взвизгнул на одной ноте Степан, глядя, что я продолжаю идти к ним, несмотря на два выстрела.

Он вскочил на коня, и через мгновение, я уже стоял один на дороге.

Тело вновь начало меня слушаться. Точнее, ноги подкосились, и я осел на дорогу.

«Что это сейчас было⁈» — мысленно орал я, задыхаясь от боли.

Руками лихорадочно ощупывал себя, но ни единой дырки или кровавого следа я не нашел.

«Но в меня стреляли!»

Кое-как я отполз на обочину и сел на траву, пытаясь собраться с силами. Ладони горели, грудь болела, голова трещала — но я был жив. После двух выстрелов! Даже кожа на руке не треснула от удара кнута.

Поискав глазами рюкзак — он был в метре от меня — я никак не мог заставить себя сделать хоть одно движение, чтобы его подобрать.

Просто сидел и не двигался, глядя на небо и яркое солнце. Пока со стороны Васильевки не появилась телега.

— Виктор Викторович, а что случилось? — раздался надо мной голос деда Корнея. — Упал? Напали?

Я поднял голову и пустыми глазами глянул на него.

— Ох, беда-беда! — проворчал старик и спрыгнул с телеги. — Сейчас я тебе помогу.

Словно пушинку он поднял меня и мой рюкзак, аккуратно положил в сено, а потом развернул лошадь и помчал к дому бабки.

Умом я все понимал, но ни сил, ни желания как-то реагировать на происходящее у меня не было.

Я лишь закрыл глаза и позволит темноте забрать себя.

* * *

— Давай, просыпайся, — тихий, мягкий голос с трудом прорвался сквозь вату в голове. — На дворе уже солнце встало, завтрак на столе, а ты все спишь.

— Я не сплю, — язык еле ворочался. — Пить.

Мне сунули стакан в руки, и я поднял голову, чтобы сделать глоток. Перед глазами все закружилось, но я успел понять, что нахожусь в своей спальне.

— Наконец-то! Витюша, ну как же ты так? — блестящие глаза Анфисы Александровны смотрели на меня. — Корней говорит, что на дороге тебя нашел. Я еле тебя отмыла. Что случилось? И почему у тебя в рюкзаке кости?

— Это Игоря. Надо похоронить… — выдохнул я. — Я еще посплю, хорошо?

— Спи, конечно, спи.

— Кстати, ты знаешь такого человека, как Вениамин Форестайн?

— Святые! Где ты про него слышал⁈

— Я был им… — прошептал я, и сладкая дрема разом накрыла меня и утащила в блаженную темноту.

* * *

Я открыл глаза, когда за окном вовсю стояли вечерние сумерки. Бабка сидела рядом на кресле, укутанная в плед, и тихо посапывала. Рядом с ней стоял на подносе чугунок. Поведя носом, я четко ощутил запах борща. Желудок требовательно сжался, и это заставило меня подняться с кровати.

Анфиса сразу проснулась.

— Витюша! Как ты? — беспокойно спросила она. — Тебя Корней еле живого притащил в дом. Что случилось?

— Да я и сам не понял, — ответил я, подтянув к себе суп. — А ложка есть? Хотя я готов его так хлебать.

— Держи, — она протянула меня приборы. — Так что ты помнишь?

— Я пошел за костями…

— Святые! Какими костями⁈ — всплеснула Анфиса руками.

— Так, душу нужно отпустить одного служивого, — насупился я. — Просил найти медальон и перезахоронить.

— Так вот, что у тебя в рюкзаке…

— Залезла, да? — я вдруг оглядел себя, — а одежда где моя? Медальон?

— С пулей-то? Вон лежит, — она качнула головой в сторону тумбочки, — знала, что важная вещица. И что дальше?

— Нашел все, собрался, пошел по дороге. И тут ко мне прицепились два… — я на мгновение задумался, подбирая слово, — наездника.

— И ты что?

— А я что? Смотрю, мешок с тушей на боку лошади. Значит, браконьеры. Что мне они сделать могут? Я ж Васильев.

— А они-то откуда это знали? Ты выглядел как бродяжка!

— Они так и подумали. Мол, что несешь в рюкзаке. Я ответил, что не их дело, и отправил их своей дорогой.

Бабка ахнула и приложила сухую ладонь к губам.

— Один из них слез с лошади и решил меня проучить, — я дернул плечом. — Кнутом.

На Анфису было страшно смотреть: она побледнела, глаза выпучила и почти не дышала.

— Рюкзак спас. А потом случилось странное.

— Что? — выдохнула бабка.

— В меня выстрелили.

Я думал, что бабку инфаркт хватит, но вместо того, чтобы упасть в обморок, она подскочила, сжала кулаки, и вокруг нее вспыхнули яркие огоньки. Золотистые искры заметались по всей комнате и вдруг застыли над ее головой.

— Анфиса Александровна, — тихо позвал я. — Возьми себя в руки. Я жив, как видишь. Ни одной дырки.

— Да я их… Да они у меня! — она затрясла кулачком. — Прокляну!

— Ты и так можешь?

— Я очень многое могу, но тебе знать об этом не надо. Что было дальше?

Я коротко описал ей, как у меня горели ладони, как вспыхнул кнут и взвились черные вихри. Бабка слушала не перебивая.

— А Форестайн? — едва слышно спросила она.

— Он говорил через меня, — я глянул на свою руку, а красной нити, что дал мне Еремей, там не было. — Вселился в меня. Наверное, он защитил меня. Ты знаешь, кто это?

— Старая сказка. Очень старая. Я и не думала, что когда-нибудь услышу эту фамилию.

— Расскажи, что знаешь, — потребовал я, отставляя пустой чугунок.

— Я даже не могу вспомнить, когда это происходили эти события. Но говорят, что лет так триста,