окопы в каменистом грунте. Другие выдвигались к колючей проволоке, которая удерживала их весь день, и прокладывали проходы сквозь нее. Со стороны моря корабельные орудия снова открыли огонь, а лодки, наполненные свежими десантниками и запасами продовольствия и воды, стали причаливать к берегу. Гардемарины и даже капитаны кораблей помогали переносить коробки с боеприпасами к скалам.

К полуночи британцы, без сомнения, могли бы вновь продвинуться вперед и, вероятно, преодолели бы сопротивление турок на оконечности полуострова. Но на берегу все еще не было старшего офицера, который смог бы вести их. Опасались, что вражеская контратака может начаться в любой момент, и никто все еще не имел ни малейшего представления, что сейчас они численно превосходили противника на мысе Хеллес в пропорции шесть к одному. За шоком жестоких сражений дня последовала вялость, некий вид ментального паралича. Неизвестность все еще маячила перед ними в темноте.

Турки фактически и думать не могли о какой-то контратаке. Из их первоначальных 2000 солдат, противостоявших пяти десантам на мысе Хеллес, половина погибла. Турецкое донесение, перехваченное на следующий день, дает представление об их состоянии на передней линии. «Капитан, – говорится в нем, – вы должны либо послать нам подкрепления и отбросить врага в море, либо позволить нам отойти, потому что абсолютно ясно, что сегодня ночью они высадят еще больше войск. Пришлите врачей, чтобы вывезти моих раненых. Увы, увы, капитан, ради бога, пришлите подкреплений, потому что высаживаются сотни солдат. Поспешите! Что же будет, капитан?»

Но ничего не случилось. Перестрелка вспыхивала и замирала. Солдаты стреляли по теням. Начался легкий дождь. Запутавшиеся, измотанные, изолированные в своем собственном опыте солдаты ожидали утра.

Гамильтон писал в своем дневнике: «Если судьба так решит, вся храбрая армия может исчезнуть за ночь еще более ужасным образом, чем это было при Сеннашерибе; но наверняка они не сдадутся; там, где столько тьмы, где многие теряют уверенность, в знании этого я испытываю легкость и радость. Вот я пишу – мыслю – существую. Где мы будем завтра ночью? Хорошо, что потом? Что может быть самое худшее? По крайней мере, мы будем жить, действовать, рисковать. Мы на полпути – и не будем оглядываться назад».

Он решил, что в целом есть основания для оптимизма. Хантер-Вестон наверняка будет в состоянии атаковать завтра утром. Обнадеживающие сообщения поступали после полудня от Бёдвуда: он ведет тяжелые бои на всем протяжении фронта, в течение дня было высажено 15 000 человек. Они наверняка смогут удержаться. Не менее приятные новости пришли от французов, которые, удаленные от всего мира, вели свою личную битву на азиатском берегу пролива. Они высадились на берег несколько поздно, но весьма эффектно возле Оркание-Маунд (знаменитая гробница Ахилла) силами полка африканцев и энергичной штыковой атакой захватили руины крепости Кум-Кале. Эта операция, как минимум, завершилась полным успехом. Французы, закончив свой отвлекающий маневр, были готовы пересесть на корабли и высадиться для общей атаки на мысе Хеллес. На какое-то время Гамильтон задумался о разумности этого шага: если у них все идет хорошо, почему бы им не остаться на месте? Но в конце концов решил придерживаться плана, Китченер запретил ему воевать в Азии[13].

Так что, в общем, дела шли не так плохо. Кроме Кум-Кале, ни один из намеченных объектов первого дня не был взят, но они высадили на берег почти 30 000 человек. По всему фронту потери были ужасными, но так и ожидалось в первый день и, без сомнения, турки также понесли тяжелые потери. При любых обстоятельствах надо нанести удары из сектора АНЗАК и мыса Хеллес, как только наступит завтрашний день.

Воспрянув духом после анализа ситуации, Гамильтон ушел к себе в каюту в 23.00 и заснул.

Час спустя его разбудил Брайтуайт, который тряс за плечо и призывал: «Сэр Ян! Сэр Ян!» Раскрыв глаза, он услышал от своего начальника штаба: «Сэр Ян, вам надо идти немедленно – вопрос жизни и смерти, – вы должны тут разобраться!»

Накинув британский плед поверх пижамы, Гамильтон направился в адмиральскую столовую, где нашел самого де Робека, контр-адмирала Терсби, Роджера Кейса и ряд других офицеров. Поступило донесение от Бёдвуда с просьбой разрешить оставить все позиции АНЗАК у Габа-Тепе.

Мустафа Кемаль не прекращал до вечера фанатических атак на плацдарм АНЗАК. В 16.00 войска доминиона стали отходить к берегу с выступавших из ровной линии позиций, которые захватили при первом броске. С наступлением ночи они оказались в осадном положении. Но не это стало причиной кризиса в рядах группы Бёдвуда: начали сказываться результаты фатальной ошибки в месте первоначальной высадки десанта. Бёдвуд должен был захватить прибрежную полосу, как минимум, одну милю длиной, а вместо этого у него в руках оказался один небольшой кусок берега едва ли километр длиной и 30 метров шириной. Все, что поступало на берег, должно было пройти сквозь это бутылочное горлышко. В начале дня построили небольшую пристань. Но к полудню толкучка на берегу возросла. Тут на песке складировалось в мешание все: орудия, боеприпасы, всевозможные запасы, животные, и невозможно было рассредоточить, пока не будет отвоевана большая территория. Все позиции АНЗАК простирались менее чем на две мили в длину и на три четверти мили в ширину. Два командира дивизий Бриджес и Годли вместе со своим персоналом были втиснуты вместе в овраг, находившийся в нескольких метрах от берега, а почти у них над головами расположились штабы. Госпитали, подразделения связи, артиллерийские батареи и даже клетки для военнопленных устраивались среди камней там, где могли.

Тем временем сверху с холмов раненые поступали непрерывным потоком, и их укладывали с носилками рядами вдоль берега. Скоро один конец участка был целиком занят ими, и солдаты лежали, многие из них страдали от мучительной боли, ожидая переправы на корабли. Пока они ждали, над их головами проносился нескончаемый град пуль и рвалась шрапнель. И действительно, все на этом переполненном берегу – от генерала до погонщика ослов – находились под огнем, потому что турки просматривали участок с трех сторон. В отчаянии один из старших офицеров приказал, чтобы каждое судно, причалившее к берегу, забирало с собой раненых. Но это не только дезорганизовало и задержало выполнение программы выгрузки, но и подвергло раненых еще большим страданиям. Некоторых переносили с транспорта на транспорт лишь для того, чтобы отправить дальше, потому что на борту не было медицинской службы, все врачи и их персонал отбыли на берег.

На передней линии фронта – или, скорее, меняющихся точках контакта с противником – у солдат было мало возможностей,