горло. Всю жизнь она находилась под материнским присмотром и невыносимо устала от постоянной заботы. Ей очень хотелось есть, и она не понимала, почему ее нужно уговаривать. Крошка попыталась ответить резко, но у нее снова ничего не получилось. Ее красота исключала проявление любых недобрых чувств. Поэтому она покорно ела и в то же время мечтала, чтобы ее заботливая соседка хоть на минуту отвернулась и перестала портить аппетит. В результате, для человека, который не ел с самого утра, Крошка съела очень немного и без особого удовольствия. Она и сама не сознавала, насколько расстроило ее отсутствие Лотти. Видимо, подействовало то, что она провела все утро в раздумьях о ней и о Меллерше. Ей хотелось немного поговорить с молодой женщиной и выяснить, что она за человек. Возможно, это помогло бы решить, как вести себя с ее мужем.

Однако Лотти не было, а миссис Арбитнот с ее навязчивой заботливостью не вызывала у леди Каролины желания пообщаться, поэтому она постаралась как можно быстрее покончить с едой.

Миссис Фишер сидела прямая, как памятник, и старалась не поднимать глаз от своей тарелки. У нее был странный, беспокойный день. С самого утра в замке не было ни души. Никто из трех ее компаньонок не вышел к ланчу и даже не предупредил, что не придет. Миссис Арбитнот почти случайно оказалась за чайным столом и до прихода леди Каролины вела себя очень необычно.

За долгие годы пожилая леди привыкла, что все вокруг идет согласно заведенному раз и навсегда порядку, и любое нарушение этого порядка выводило ее из себя: «Если в замке живет несколько человек, то простейшая вежливость требует, чтобы они в положенное время встречались за едой. Похоже, что здесь никто об этом не знает. В особенности та особа. То она опаздывает к столу, то вовсе не приходит. Судя по всему, здесь одна только я знаю, что такое хорошие манеры. Очень печально. Молодежь в нынешнее время ведет себя странно, даже самые лучшие из них».

Миссис Фишер считала миссис Арбитнот весьма достойной молодой женщиной и хотела хорошо к ней относиться, но некоторые из ее привычек были очень неприятны. Например, на каждое предложение за столом она откликалась, точно эхо. С точки зрения миссис Фишер, если один человек предлагает чаю, то ответ может быть только «да, с удовольствием выпью еще чашечку», или «нет, спасибо, что-то не хочется», или еще что-нибудь в этом роде. Однако миссис Арбитнот ухитрялась каждый раз добавлять «а вы?», превращая ответ в вопрос. Этот номер она проделала за первой совместной трапезой и сделала то же самое за завтраком и чаем — двумя трапезами, на которых миссис Фишер изначально собиралась играть роль хозяйки. Она считала, что и по возрасту, и по опыту имеет право занимать это место. Разве когда-нибудь эти молодые женщины встречались с такими же великими людьми, которых знала она? Разве они знали, как нужно поступать? Она терялась в догадках, почему миссис Арбитнот ведет себя так неуважительно.

Впрочем, гораздо больше старую леди беспокоило другое: она весь день не могла найти себе места. Стоило ей взять книгу или начать писать Кейт Ламли, как тут же что-то заставляло ее встать и идти на балкон любоваться морем. Затем она возвращалась обратно, читала или писала несколько строчек и снова поднималась. Весь день прошел впустую, а миссис Фишер ненавидела тратить время зря. Никогда в жизни с ней не бывало такого. Даже в юности миссис Фишер не любила слоняться без дела, даже в детстве не помнила, чтобы когда-нибудь ее тянуло порхать с места на место без малейшей возможности сосредоточиться хоть на чем-нибудь полезном.

Дело было не в том, что она так и не дописала письмо Кейт, оно могло подождать. Другие думали, что ее приезд — дело решенное, и это было только к лучшему. На самом деле миссис Фишер предпочла бы, чтобы комната была оставлена за ней, но Кейт не приезжала. Главное то, что теперь мистер Уилкинс наверняка не сможет занять пустующую комнату и ему придется устроиться так, как положено, то есть в одной комнате со своей женой. Угроза приезда мисс Ламли была по-своему даже лучше ее присутствия.

В том состоянии беспокойства, в котором находилась миссис Фишер, ей не хотелось встречать старых знакомых. Для ее достоинства было унизительно целый день слоняться туда-сюда, она не хотела, чтобы кто-нибудь это видел. Они с Кейт были знакомы уже много лет, но эти отношения давно уже превратились из искренней дружбы в привычку двух старых, одиноких людей. Довериться ей, тем более пытаться объяснить то, чего миссис Фишер сама не могла понять, было совершенно невозможно.

Хуже всего, что старая леди не могла найти утешение даже там, где привыкла искать его уже много лет. Она привезла с собой книги своих великих покойных друзей, но не могла сосредоточиться ни на Браунинге, который долго прожил в Италии и, казалось, был самым подходящим на сегодняшний день писателем, ни на Рёскине, чьи «Камни Венеции» она привезла с собой, чтобы перечитать в очередной раз.

Даже интереснейшая книга, которая нашлась в гостиной миссис Фишер и рассказывала о домашних делах германского императора, и та не смогла привлечь внимания пожилой леди. Между тем в ней были любопытные сведения о его рождении и о том, что во время асcouchers[7] произошло с его правой рукой. Книга была написана в девяностых годах, до того, как император стал величайшим грешником в Европе (по крайней мере, старая леди была совершенно уверена в этом).

Миссис Фишер всегда считала чтение лучшей гимнастикой для ума и делала это каждый день. Но сегодня она сновала то туда, то сюда и не могла сосредоточиться на книгах. Это не было вызвано нездоровьем, как ей подумалось сначала, напротив, она давно уже не ходила так много и быстро без помощи палки.

Очень странно было вдруг перестать мучиться ревматизмом и быть не в состоянии пяти минут усидеть на месте. Миссис Фишер не помнила, когда еще она чувствовала такое странное беспокойство. Даже девочкой она была гораздо усидчивее, тем более что беготня и суета считались дурным тоном. Девочки проводили время за шитьем и вязанием, такие занятия способствовали выработке терпения и усидчивости. Таким образом, с самого детства она привыкла к размеренности и сосредоточенности, тем более что уже много лет ревматизм ограничивал ее подвижность. Пожилая дама не могла бы бегать, даже если бы хотела, а она этого и не хотела. Настоящие