до получаса. Во время тревоги – каждую ночь по два, а то и по три раза – все хватали свое обмундирование и снаряжение и, на бегу одеваясь, пулей вылетали наружу, бросаясь к орудиям. Обычно отхода противника назад на исходные позиции приходилось ожидать час, а иногда и два.

Питание было скудным. Дневной рацион состоял из трети буханки хлеба, 30 граммов жира или мармелада. В обед из полевой кухни выдавали айнтопф[85], по утрам и вечерам – бутылку сладкого чая из полевых цветов. Раздача масла, русского чая, не говоря уже о шоколаде, воспринималась как праздник. С сигаретами перебоев не было, 5 штук каждому ежедневно.

Мы навещали знакомых в блиндажах. Эрб, распутный парень со многими отличиями за храбрость, был порученцем у обер-лейтенанта и поймал еврея, который выдавал себя за русского. Командир Эрба сказал:

– Проклятое отродье! Я выведу тебя на чистую воду! Эрб! Выведите его наружу!

– О, господин! – на немецком языке залепетал пленный. – Я украинец.

Немецкий окончательно выдал его. Стало совершенно ясно, что это еврей. Обер-лейтенант сделал новый знак своему порученцу. Эрб схватил мужичонку за шиворот, выволок наружу из блиндажа, дал пинка и пристрелил.

А вот что рассказал санитар 3-го батальона:

– Во время последней атаки, когда противнику временно удалось пробиться к блиндажам, в специально выделенном под лазарет доме я застал шестерых наших солдат, которые перед отходом выкалывали раненым русским глаза и отрезали им языки. После нашей контратаки мы застали их еще живыми, и оберштабсартц[86] приказал сделать им смертельные инъекции.

Не могу не привести рассказ Дзуроляя, который недавно вернулся из госпиталя в Харькове после лечения обмороженной коленки:

– Возле Мерефы, там, где мы продирались через болота, с воздуха высадился партизанский десант[87] и навязал бой тамошнему строительному батальону, чинившему мост. И хотя партизаны в ходе боя были перебиты, им удалось сжечь мост. А в Харькове с обморожениями лежали тысячи немецких солдат. Многие из них во время ампутации конечностей умирали, так как их ослабленный организм не мог перенести наркоза.

Однажды утром русские перебежчики, которые всю ночь пролежали в овраге, привезли с собой на санках тяжелораненого. Наши попытались напоить его чаем, но он закричал от боли. Мы решили проконсультироваться в батальоне о том, что с ним делать дальше и получили ответ:

– Если транспортировке не подлежит – расстрелять.

Тогда фельдфебель Хильдебранд застрелил его со словами:

– Это сорок шестой.

Вернулся солдат нашего полка, которого русские взяли в плен и отправили назад с заданием сделать чертеж оборонительных укреплений. Если он не вернется, то иваны грозились расстрелять его товарища, оставшегося в заложниках. По его словам, позади передовых линий у противника почти нет войсковых частей, а в качестве тягловой силы используются быки. Что будет с этим солдатом? Скорее всего, его ожидает военно-полевой суд. А как поступят русские с его товарищем? Расстреляют? Интересно, о чем думают русские командиры и наши начальники? И как поступать отдельным людям, оказавшимся между подобными жерновами?

Несмотря на частые бои, всяческие неожиданности и напряженные работы по укреплению огневых позиций, нас одолевала скука. Почты не было уже больше недели. Воспоминания призрачных картин прошедших прекрасных времен, которые мы рисовали себе лежа на нарах, способствовали усилению игры воображения, пробуждению новых надежд на будущее и тоски по родине. Перед моими глазами вставал отцовский садик и букетик фиалок на столике под грушей. Я слышал жужжание пчел в гулкой тишине родного края и видел семейные праздники. Возможно, это являлось признаком слабости, которой подвержены люди.

Во время поиска вшей в голову приходили мысли о том, что на войне людей давят словно этих паразитов. И многие, подпадая под воздействие этого наваждения, делают это снова и снова. Взрослые люди напоминают детей: поодиночке – это ангелы, а все вместе – бестии. Во время войны ангелоподобный одиночка растворяется в народной массе, забывая, что он является отдельной личностью со своей ответственностью и совестью.

1 февраля, глядя на календарь, казалось, что скоро следует ожидать весны, но ясные звездные ночи были очень холодными. Я поймал вошь, посадил ее в спичечный коробок и восемь часов держал на морозе в надежде, что холод положит конец ее неистребимости. Утром из коробка, словно крошечная булавочная головка, выпала ее насквозь замершая, превратившаяся в камень тушка. Но, к моей досаде, через два часа она снова ожила. Конечно, вши очень живучие, но можно ли подобным образом относиться к людям и тем более обходиться с ними? Как бы то ни было, к нам снова после лечения вернулся столяр Брайтзаммер, тот, который считал, что вши возникают в результате смешения опилок и мочи.

Однажды чудесным солнечным зимним утром к нам приехал обер-лейтенант Волиза и провел занятие по противодействию шпионажу, излагая основные методические положения, на основе которых офицеры обязаны были проводить со своими подчиненными соответствующие мероприятия.

После занятия он отвел меня в сторону и заявил, что внимательно изучил мое личное дело. Я вопросительно посмотрел на него.

– Как могло получиться, что вы не стали офицером? – спросил обер-лейтенант.

Пришлось поведать ему о его предшественниках, о том, что я не терплю злоупотреблений служебным положением, что не верю в историю с разбитыми бутылками шнапса.

– Я тоже не прочь пропустить стаканчик-другой, – признался он. – Я ведь родом из Верхней Силезии[88].

– А я с Северного моря. У нас не любят горячительные жидкости.

Он понял мою шутку и рассмеялся. Мы вышли на улицу.

Солнце уже стало дарить свое весеннее тепло, и под его лучами было приятно прогуляться до огневой позиции.

– Я должен вам кое-что рассказать, – произнес Волиза, усаживаясь на орудийный лафет. – Пару дней назад на наш хоздвор прибыл обер-лейтенант Флорич и стал искать место для ночлега. Я предложил ему свою вторую комнату. Первый день прошел хорошо, но потом он мне надоел, поскольку говорил только об ударных группах и Рыцарских крестах. Когда я пригласил его выпить бутылочку шнапса, он отказался. С тех пор дверь между нашими комнатами постоянно закрыта.

Я не знал, что ему ответить.

– Мой принцип таков, – продолжил Волиза, – живи сам и давай жить другим. Хельцл стал обер-лейтенантом и назначен командиром 12-й роты. Цанглер руководит ротой выздоравливающих и составляет маршевые батальоны, отправляя людей назад сюда к нам. Это тоже кое-что значит. Тем более что сейчас при формировании на скорую руку подразделений для затыкания дыр используются даже инвалиды.

– Неужели там, в тылу, все так плохо?

– В Харькове русские (подпольщики) повсюду расклеивают листовки. И мы ничего не можем с этим поделать. В настоящее время в наших ротах насчитывается максимум по 60