Мне хорошо был виден похожий на щетку лесок возле Гавриловки, под мнимой защитой которого теперь лежали убитые и раненые. Я смотрел в окуляр бинокля на холмы, напоминающие холмики от кротов и большие снежные кучи, где проходили позиции 2-го батальона, на черные силуэты хижин и движущиеся вдали крошечные машины. Просматривались бегущие фигурки людей и лошадей. Это был противник. И все эти микроскопические части единого громадного целого несли смерть и разрушение.

За десять минут я почти превратился в сосульку, поэтому спустился вниз и направился в расположение, чтобы согреться.

В 10 часов утра русская пехота начала наступление на Гавриловку и позиции 2-го батальона. Тихий стрекот пулеметов заглушал грохот от выстрелов орудий.

Мы находились в готовности на тот случай, если противнику удастся прорваться, но до этого дело не дошло. На 8 подводах Рюкенштайнер подвозил боеприпасы. Для него это был великий день, так как он стал единственным источником информации. Новости из его уст представляли собой забавный винегрет. Зайдя в помещение, он сразу же снял запотевшие очки и сказал:

– Они идут в атаку толпой. Стаей, говорю я вам. Такого мне еще видеть не доводилось. Снег почернел от людей. Они бросаются вперед, прямо на пули, падают и более не встают.

Ни один не поднялся! Но и у нас убит Кюнер и ранен Херманза. Я привез их с собой. А у иванов нет ни единого укрытия! Такие вот дела! Что вы хотите? Местность-то плоская!

– А к нам сюда они не просочатся?

– К нам? Наши стреляют по всему, что движется. А ты что хотел? Из 200 человек, атаковавших Гавриловку, до села добежали только 40. Остальные остались лежать в снегу. Но всех, конечно, не перебьешь. Как вы думаете, что они сделали?

Рюкенштайнер пытливо огляделся, но мы не отважились гадать о том, что придумали русские.

– Они бросились в наши блиндажи и сразу же принялись есть, пить и прижиматься к печкам. Их офицерам не удавалось вытащить своих солдат наружу. И тут подошел Флорич. Это было сделано вовремя. Он забросал их ручными гранатами и выкурил из нор. Парни лежали друг на друге словно дрова. Кто был убит, кто ранен. Имелись и пьяные. Они нашли и сразу выпили несколько фляжек шнапса. Я сам видел, как один из них лежал поперек раскаленной печи.

– Значит, нам удалось отбить назад блиндажи?

– Конечно, а ты как думал?

– А блиндажи привели в порядок?

– Естественно. Их обложили ледяными блоками.

В обед позади нашей конюшни заняла позиции свежая батарея. Подошли также крупнокалиберные минометы, установленные на трех гусеничных машинах. Чтобы обеспечить безопасность этих батарей, из Гавриловки прибыла пехотная рота.

– Как такое возможно? – удивлялись мы. – Разве вы там не нужны?

– Нужны? Для чего? Они и сами справятся. Иваны настолько твердолобо шли на наш заградительный огонь, что ни один из них не добрался до села.

– Но сорока человекам все же удалось захватить блиндажи первой линии обороны. А это как?

– Что могут представлять собой сорок оголодавших людей? Они просто хотели согреться.

– Какие вы добренькие!

Вечером мимо нас проследовала колонна из 60 военнопленных. Большинство из них были ранены и сидели на повозках Рюкенштайнера. Печальное зрелище. Поскольку пленные несколько дней находились на открытом воздухе, многие имели обморожения конечностей, хотя на них и были надеты толстые ватники, валенки, меховые шапки и рукавицы на двойной подкладке. Грудь они прикрывали наискось завязанными шерстяными шарфами зеленого цвета. На привале, когда им выдали горячий суп, чтобы они могли согреться, пленные рассказали Рюкенштайнеру, что позади наступавших разворачивались пулеметные расчеты, чтобы ни у кого не возникло даже мысли об отступлении. Это было все, что осталось от 200 человек.

На одной из повозок с обмороженными руками и ногами лежал солдат, которому осколком оторвало нижнюю челюсть. Его сопровождала женщина, санитарка с красным крестом на сумке. Было совершенно ясно, что бедняга долго не проживет, и между нами возник спор, стоит ли ему помочь уйти из жизни.

– Но для чего?

– Он едва дышит!

– Его нельзя убивать!

– Если бы кто-нибудь из нас оказался на его месте, он бы его пощадил?

– Врага надо убивать! И точка!

– Только не здесь! – заявил Рюкенштайнер. – Я командую транспортом, мне решать!

С этими словами он дал команду двигаться дальше. После того как пленные были переданы по этапу, Рюкенштайнер загрузил повозки новыми боеприпасами и вернулся в расположение.

Ночью хорошо были слышны хлопки винтовочных выстрелов. Артиллерия молчала. В воздух беспрерывно поднимались осветительные ракеты, освещая призрачным светом позиции переднего края, располагавшиеся в 2 километрах от нас. В 3 часа ночи противник снова поднялся из заснеженных окопов и бросился в атаку. Одна волна сменялась другой, но под нашим заградительным огнем атаки противника захлебывались.

Нас вновь подняли по тревоге. Хозяйственный двор озарился красными отблесками от выстрелов орудий. В Гавриловке пылало несколько домов. У меня онемела левая нога, и я не мог передвигаться. Циппс растер ее какой-то черной мазью и сказал:

– Вчера ты простудился, сидя на вышке. Тебе надо побыть в тепле.

Мне ничего не оставалось, как наблюдать за манипуляциями верной Вали, которая ухаживала за больным Хиртлингом. Ночью он выбежал на улицу в одной рубашке и теперь лежал в постели с температурой. Каждые два часа она потчевала его галетами и горячим черным чаем.

Меня навестил Рюкенштайнер и, как всегда, с порога обрушил на меня целую тираду:

– Перебежчик выдал противнику расположение позиций нашей артиллерии.

– Среди нас оказался перебежчик?

– Иногда встречаются. Это те, кому война по горло надоела.

Затем он принялся рассказывать о том, как один солдат из нашего 2-го батальона подполз к оборудованной вблизи от линии фронта огневой пулеметной точке противника и забросал ее ручными гранатами. Ему удалось подавить ее. Вражеский расчет не подавал признаков жизни. Тогда он решил утащить пулемет с собой в качестве трофея, но получил пулю в грудь. Смельчак отполз назад и умер.

– Завтра вам предстоит сменить наш взвод на позициях 3-го батальона возле Гавриловки, – в заключение сообщил он.

На следующий день моя нога снова начала двигаться.

3-й батальон, который так блестяще оборонялся, располагался в совхозе. А 1-й, у которого был новый комбат Хибер, – в Гавриловке. Наш взвод расквартировался в двух полуразрушенных домах, позади которых стояли орудия. Эрхард остался с возничими и повозками на хоздворе. Первую ночь с нами остался командир 3-го взвода Кальтенбруннер, чтобы ввести Хюбла в курс дела. У нас было три основных направления стрельбы. Соответственно,