Шрифт:
Закладка:
– Неужели нас хотят оставить здесь на всю зиму? – спросил как-то Рюкенштайнер. Каждый раз, когда он заходил в караульное помещение, его очки так сильно запотевали, что он почти ничего не видел.
– Возможно, нас опять переведут во Францию? – заметил Эрхард. – Ведь не бросят же здесь без зимнего обмундирования!
– Может быть, не хватает транспорта?
– Это просто какое-то безумие.
Такие разговоры в караульном помещении позволяли себе только бывалые солдаты. Молодые 20-летние парни, фолькс-дойче из присоединенных стран, молча страдали от обморожений, расстройства желудка, люмбаго, потертостей ног, сыпи на теле и других загадочных недугов. Но и юноши из числа рейхдойчен, подлинные воспитанники Третьего рейха, также не имели пока морального права обсуждать вопросы службы.
Рюкенштайнер с пистолетом на боку никогда не спал перед заступлением на пост, предпочитая трепаться о всякой ерунде. На этот раз он завел разговор о перевороте в Вене и о каком-то богемском найденыше из приюта для мальчиков.
– Что за найденыш? Ты о ком? – решил уточнить Эрхард.
– Как о ком? – оглядываясь по сторонам, вопросом на вопрос ответил маляр. – Подумай!
Он немного выждал и шепотом произнес:
– Это Гитлер!
– Вот уж старик мой порадуется, когда я напишу ему об этом, – рассмеялся Эрхард.
Тут зазвонил телефон. Рюкенштайнер схватил телефонную трубку:
– Да! Что? Мюллер? Пьяный? Немедленно ведите его сюда.
– Вылакал наш шнапс? Негодяй! Ну, погоди у меня! – вне себя от ярости заорал Эрхард.
Через десять минут двое парней приволокли Мюллера. Тот едва стоял на ногах и не мог связать двух слов. Но Эрхард сразу все понял.
– В расположении женщины, черт возьми! А я тут, в карауле! – выкрикнул он и выбежал наружу.
Нам с трудом удалось выведать у Мюллера, что произошло. Он рассказал, что из Чугуева прибыли две женщины, чтобы забрать припрятанные продукты питания.
Фыркая, вернулся Эрхард. Самое интересное заключалось в том, что на кровати Хиртлинга сидели…
– Как вы думаете, кто? – вскричал он. – Наталья и Валя! А вместе с ними обе женщины, прибывшие из Чугуева. А Хиртлинг, собака, позволил себя приголубить. Они ласково беседовали о чем-то по-славянски.
В это время Мюллер, лежавший на топчане, громко захрапел.
– Эта свинья напился, вместо того чтобы пристегнуть кобуру и сменить меня на дежурстве, если самому от женщин ничего не надо, – сетовал Эрхард, а мы с Рюкенштайнером громко хохотали.
– Луна пошла на убыль, – отсмеявшись, сказал Рюкенштайнер. – Станет теплее.
Как и все солдаты, он свято верил в воздействие луны на погоду.
Наступило Рождество, мой любимый праздник, но долгожданный мир только отдалился, поскольку незадолго до этого Гитлер объявил войну Соединенным Штатам[76]. Наступили мрачные дни. Приказное веселье искренностью не отличалось. Да и чему было радоваться? Не покорив старый континент силой оружия, мы получили вторую задачу: разделаться с новым континентом. В Берлине должны были все же подумать, как нам вести войну с Америкой. Ангелы нации, наверное, заплакали, увидев, как Божьи образа забились в конвульсиях. Если бы ангел спустился с небес, чтобы прочистить горящими углями рот провидцу – Гитлеру, как бы он себя почувствовал в качестве духа грешника? Горящие угли оказали бы лучшее воздействие на этот рот, чем на нас несколько порций шнапса на Рождество, львиную долю которого захапали себе штабы, казначеи и прочие тыловые крысы.
– Америка! – разорялся Рюкенштайнер. – Возможно, на будущий год мы будем стоять уже в Миннесоте[77]. Тогда я увижу своего брата. Он работает там маляром! – И тихо, так чтобы могли услышать только мы с Циппсом, добавил: – Фюрер бросается на пол и бьется в конвульсиях, когда в ярости. Чего еще ждать от этого мистика!
Ночью мне приснился сон, будто бы мы с матерью и Эрхардом оказались на острове Боркум[78] и в поисках гостиницы стали прогуливаться по берегу моря. Возле большого отеля Эрхард сказал:
– Слишком хорош для нас. Следуй за мной!
С этими словами Эрхард остановился, затем стал уменьшаться в размерах, сделался совсем крошечным и растворился в воздухе. Мы с матерью после долгих поисков нашли огромный, по всем признакам пустой дом и прошли по пяти комнатам, устеленным коврами. Шестая была обставлена мебелью из чистого золота в стиле барокко. В этом просторном помещении находиться было приятно. Я сразу же снял этот дом для нас.
Утром я рассказал сон Эрхарду.
– Вот что значит Рождество, – покачав головой, глубокомысленно заявил он. – Помнишь, год назад я поехал домой в Ингольштадт и вернулся назад с рождественскими подарками для всей роты?
Накануне Нового года на шести подводах мы отправились в Чугуев. Мне приказали забрать из ремонтной мастерской наше орудие и две новые повозки с боеприпасами. Согласно полученным указаниям нам следовало держаться железнодорожной линии и следовать по грунтовой дороге, по которой можно было проехать. По ней мы могли избежать встречи с войсковыми колоннами, двигавшимися в обоих направлениях по главной дороге, забитой санями, повозками и машинами.
Мы отправились в путь. Дул северо-западный ветер и шел сильный снег. Температура опустилась до 15 градусов ниже нуля. С ресниц свисала белая бахрома, закрывая глаза. Ветер дул прямо в лицо, и первые полчаса у меня неоднократно возникало желание вернуться. Но мне хотелось посмотреть город. Полюбоваться на освещенные электрическим светом улицы, сходить в кино. Увидеть множество девушек и женщин, которых, как говорили, этапировали в Чугуев из всей прифронтовой зоны. Я согревал себя мыслью о посещении солдатского казино, где можно было встретить старых знакомых, а также выпить чашечку кофе. Мне представлялся горячий душ в казарме. В общем, город казался землей обетованной.
Из носа стали свисать сосульки. Лошади обросли шерстью и, казалось, были очень довольны представившейся возможностью хорошенько подвигаться. Мы шли рысью, пригнувшись к холке лошадей, чтобы легче переносить порывы ветра, и время
