металла, которых не хватает для выполнения плана. Сам Туманов планы выполнял и перевыполнял, но из‑за менее успешных коллег общие показатели Главзолота были не столь хороши. Артельщики к этому времени уже стали разъезжаться на отдых, но Вадим упросил их остаться, чтобы выполнить просьбу шефа, поскольку знал, что тот ответит взаимностью в нужный момент [Туманов 2011: 239–240]. Понятно, что по отношению к тем нерадивым золотодобытчикам, которые создавали начальству проблемы, оно было не столь хорошо настроено, как к Туманову.

А вот другой пример. Сплошь и рядом важнее аккуратного выполнения плана было для начальства достижение определенного результата к праздникам. Высшее руководство страны любило такие «подарки» и принимало их за свидетельство эффективности экономики. Потом предприятие полгода могло исправлять недоделки, но к важной дате требовалось отрапортовать начальству. За такие успехи отличившихся начальников поощряли. Знаменитый маршал авиации Митрофан Неделин изо всех сил стремился как-то раз запустить новую ракету к годовщине Великого Октября. Чтобы успеть, он плюнул на технику безопасности и энергично подгонял работников. В итоге ракета вспыхнула, погубив множество невинных людей. От самого маршала осталась лишь «Золотая Звезда» Героя СССР. Хоронить, увы, было нечего [Млечин 2005: 104–105]. Такая вот вышла трагическая история, казалось бы, не имевшая отношения к экономике.

Тащи с работы каждый гвоздь…

Кинорежиссер Георгий Данелия начинал трудовой путь инженером-строителем. Первую порученную ему работу он выполнил на месяц раньше заданного срока. Ожидая похвалы, Данелия представил чертеж главному архитектору, но тот вдруг выразил недовольство и стал черкать карандашом. Переделывать проект приходилось три раза, и каждый раз дело кончалось одним и тем же.

Расстроенный инженер совсем уж запутался в том, чего от него хотят, но как-то раз в курилке опытные товарищи все ему объяснили. Проект надо сдать лишь на пару дней раньше срока. В этом случае все получат премию. А если сдавать на месяц раньше, начальство решит, что у нас есть резервы, и в будущем урежет срок работ как раз на месяц. Тогда вкалывать придется без отдыха.

Данелия все понял и стал работать по-другому – так же, как большинство. Приходил на работу вовремя и шел курить. Потом немного чертил и вновь отправлялся в курилку. Слонялся по институту, играл с друзьями в морской бой и приступал к работе лишь в той мере, в какой было нужно для сдачи задания в срок [Данелия 2006: 13]. Единственный плюс подобной системы обнаружился в том, что талантливый человек ее не выдержал и страна приобрела замечательного кинематографиста вместо рядового инженера.

Народ на предприятиях как мог адаптировался к проблеме вынужденного безделья. Играл в настольные игры – карты, преферанс, шашки, «Чапая». Иногда даже в подвижные игры – «в отдельском коридорчике били друг другу пенальти спущенным резиновым мячом или теннисным мячиком». Один инженер, напротив, «навострился спать на рабочем месте сидя. Подставит руку под щеку. В другой держит карандаш или логарифмическую линейку. И спит. Однажды рука соскользнула, и он рухнул в проход» [Тульчинский 2007: 59, 96].

Когда я работал слесарем и одновременно учился экономике на вечернем отделении Ленинградского университета, сердобольные коллеги по цеху не мешали в рабочее время конспектировать «Капитал». Карл Маркс на том свете, наверное, подпрыгивал от счастья, видя, как семнадцатилетний «пролетарий» грязными трудовыми руками раскладывает на верстаке тетрадки для постижения премудростей теории прибавочной стоимости. По сей день у меня в домашней библиотеке хранится первый том «Капитала», который я таскал на работу и раскладывал в том месте, где только что слесарничал. Обложка книги впитала в себя металлическую пыль и стала с тех пор сероватой.

Писатель Владимир Войнович начинал свой трудовой путь столяром – делал тумбочки для общежитий. Хорошие, наверное, были тумбочки. Одна беда – никому не нужны. Готовую продукцию сваливали в углу цеха. Но несмотря на это, предприятие, имевшее план, продолжало сколачивать тумбочки – одну за другой. Войнович с напарником мигом приспособились к ситуации, требовавшей от них бессмысленного труда. Они состругивали рубанком печать мастера, принявшего готовые изделия, и через некоторое время сдавали их вновь. Высвободившееся время использовали, понятно, для отдыха. Когда жульничество наконец разоблачили, начальник цеха вяло прореагировал: «Ну что же вы, ибёныть, такое делаете?» Однако к взысканиям не прибегнул, поскольку махинаторы никакого ущерба ему не нанесли [Войнович 2010: 113–115].

Когда я прочел у Войновича эту историю, то посмеялся, погрустил, написал в свою книгу тот абзац, который вы только что прочли, и долго его не вспоминал. Однако совсем недавно вдруг обнаружил, что подобная история могла произойти в советской экономике не с отдельными работягами, а с целой фабрикой, которая производила дрянную обувь, отправляла в торговлю, где ее полностью браковали и отправляли обратно на переделку. Обувщики ничего не переделывали, а лишь переоформляли документы и вновь слали брак на базу (возможно, за вычетом 10–15%, которые все же сбывали народу со скидкой в 80–90%). И так все шло по кругу. Зарплату при этом труженики исправно получали. Я, может, и не поверил бы в эту удивительную историю, если бы ее не рассказал сам председатель Госплана СССР Владимир Щербаков [Кротов, Щербаков 2021: 50–52].

Обман государства шел на пользу и рядовым работникам, и руководителям предприятия. Иерархические торги осуществлялись вплоть до самой нижней ступеньки социальной лестницы. Так происходило всюду. Директор торговался с начальником цеха, тот – с бригадиром, а бригадир – с рабочим. Разница между торгами премьера с министром и бригадира с рабочим состояла лишь в том, что высшее московское начальство должно было закрывать глаза на невыполнение производственных планов, а заводское – на то, что рабочий пришел с бодуна и вместо демонстрации своего пламенного стремления к коммунистическому труду ползает по цеху, как «беременный таракан», прикладываясь каждые четверть часа к автомату с газированной водой. И это еще в лучшем случае. Поскольку в худшем приходилось мириться с откровенным воровством. Право трудящегося человека стащить с завода то, что плохо лежит, негласно рассматривалось как часть большой и разветвленной системы иерархических торгов, хотя рабочие, естественно, не размышляли в таких мудреных категориях. Среди них был популярен простой лозунг, навеянный революционными представлениями прошлого, о том, что трудящийся человек, а не капиталист, – хозяин своей страны. «Тащи с работы каждый гвоздь – ведь ты хозяин, а не гость». А известный анекдот оправдывал воровство уже не революционными, а социальными аргументами. Вопрос: «Почему люди в СССР протягивают руки на государственное добро?» Ответ: «Ведь если бы не протянули руки, то протянули бы ноги»