Интересно, почему ожидание будоражит, а возможность расхолаживает? Санин размышлял над этим и будто совсем не слышал, что втолковывала ему жена.

– Саша, ты здесь?

– А кто здесь старый? – спросил Санин, демонстративно оглядевшись вокруг. – Не вижу…

– Здесь – никого, – засмеялась Лидия Стахиевна. – Словом, Санин, будь ровен, не выпрыгивай из себя. Не забудь, что ты – преуспевающий режиссер. Ты же еще и великий артист: вот и сыграй преуспевающего джентльмена. Ну, например, того же Немировича-Данченко…

Санин вскочил с постели, обнял жену и, глядя ей в глаза, проговорил:

– Ты не жена – ты ангел, прямо как моя мама переживаешь за меня… И знаешь: одно из двух – или твоя многолетняя и неустанная работа над этим мужланом Саниным уже принесла свои плоды, или, что маловероятно, люди наконец научились отличать зерна от плевел. Иначе никакой карьеры в такой тонкой сфере, как искусство, мне бы не сделать. Согласна? И будь покойна: несмотря на то что я и так уже джентльмен, тем не менее постараюсь исполнить все твои советы наилучшим образом.

Встретились они в небольшом уютном кафе, расписанном под Пикассо. «Иль де Франс» шел ровно, не звенели даже бокалы, как это бывает в поезде. Казалось, что они не на океанском лайнере, а в новом баре на людной улице Пасси в Париже, по соседству с домом. И может, оттого Санин не испытывал никакого волнения. К новому костюму он повязал бант, поцеловал Алле руку, отчего она неожиданно зарделась, заметив, что в Америке это не принято; сказал, что она чудесно выглядит, что было правдой; сам сел напротив и предложил выпить шампанского за встречу.

– Я столько натерпелась от пьянства других, что не пью, – сказала Алла, – но по такому поводу – так и быть.

Они чокнулись хрустальными бокалами, по европейскому обычаю глядя друг другу в глаза. Санину это показалось знаком искренности.

– Саша, я действительно рада нашей встрече. Я не раз думала о тебе, вспоминала наш скоротечный роман. И знаешь почему? Ты был единственным мужчиной, который меня не предал. Или не успел предать. Теперь я благодарна судьбе за возможность объясниться. Ты написал мне тогда, будто я оставила тебя из-за твоей бедности. Ты и сейчас так думаешь?

– Нет. Впрочем, не совсем так. Думаю, ты сочла меня не очень надежным, в том числе и из-за бедности.

– Хочешь правду? Все дело в том, что я не любила тебя. Правда, я поняла это много позже, когда встретила Орленева. Да и ты, как мне казалось, меня не любил. Я многое пережила тогда за свои девятнадцать лет, а ты и в свои тридцать был наивен и чист, как мальчишка. По сути, я была опытнее, старше тебя и понимала, что ты просто внушил себе эту любовь. Как внушил себе любовь к святому и чистому искусству и ходил, опьяненный ею. Если честно, многих в театре раздражала и смешила твоя восторженность. Но ты был хорошим артистом и режиссером, хотя и на вторых ролях, пытавшимся стать наравне с мэтрами. А они не подпускали к себе никого… Я же была никем, никакой актрисой, мне ничего не светило в Москве. Имела ли я право повиснуть на тебе, мешать твоей цели, да еще зная, кем считают меня твои близкие?

Санин был потрясен. Ему, который так тонко чувствует все нюансы на сцене, и в голову не могла прийти такая простая вещь: она его не любила! Ему казалось, что раз отдалась, проплакав у него на плече, то любит, конечно же… Как он был взволнован тогда этим чудесным открытием! И решил, что должен быть на высоте ее чувств, не предать их ни перед мамой, ни перед Катюшей, ни перед Дмитрием. Хотя брат, кажется, понимал его лучше других. А может, она права и в другом – он, художник, фантазер, действительно навоображал себе эту любовь, ведь ему так хотелось быть любимым, что-то значить хотя бы для одной женщины!

– Продолжай, – только и сказал он.

– Я тебя опять расстроила? Брось – все сложилось как нельзя лучше. Ты известный оперный режиссер, я – не последняя актриса в Америке. Мы плывем на шикарном лайнере. Ты женат на замечательной женщине и счастлив. А представь, если бы мы поженились?

– Продолжай, – повторил Санин.

– А еще тогда я начала понимать: никто – ни Немирович-Данченко, ни ты не дадут мне ни роли, ни счастья, если я сама не буду достойна этого. И начинать нужно на периферии. Встретиться с тобой перед отъездом – это еще раз поддаться твоей восторженности и, значит, снова обмануть тебя и себя. Потому и уехала без объяснений.

Алла рассказала о своей трудной любви к знаменитому актеру и режиссеру Павлу Орленеву, приехавшему на гастроли в Кострому, где Алла как московская актриса блистала в местном театре. Она стала его гражданской женой и исполнительницей главных ролей в труппе, которую тот основал.

– Он стал как бы моим личным режиссером, многому научил: виртуозному владению своим телом и голосом, пониманию пьесы, вхождению в роль. Мало кто знает, что труппа Павла во многом держалась на мне: я выхаживала его после запоев, кроила и шила костюмы, заведовала бутафорией и музыкальной частью. А он бил меня по пьяной лавочке, называл грязной жидовкой. Но я все терпела, не только потому, что была благодарна Павлу, я любила его, готова была с ним на край света. И оказалась с ним в Америке… В конце концов он меня бросил, уехал в Россию. Вообще же меня все мужчины предавали. Кроме тебя, да и то…

– Хочешь сказать, что не успел?

– Нет, Саша. Увидев вас вдвоем с Ликой Мизиновой, я так не думаю. Господи, какой она была красавицей! Мне она представлялась олицетворением настоящей русской дворянки, интеллигентки, не зря ее любил Чехов. И зачем ей были нужны театральные подмостки?

И тут Назимова увидела, как Санин изменился в лице:

– Ну вот, я снова испортила тебе настроение. Да, Санин, ты надежен и вовсе не предатель. Помню, я была очень рада, когда узнала, что ты ушел из Художественного. Я сомневалась, что ты способен на такой поступок. Так что, Саша, что Бог ни делает – все к лучшему. Сейчас ты – известный режиссер, я – не последняя актриса в Америке! Еще неясно, что было бы с каждым из нас, если бы мы тогда поженились… Впрочем, это я уже тебе говорила.