Шрифт:
Закладка:
19 июля (продолжение)
Ничего себе вечерок.
Дантов ад, только без царящего в аду оживления. Все сидели за столом с таким видом, будто их гениталии вот-вот собираются поджарить. Ели мы папины куриные крылышки (он, разумеется, забыл достать мусаку, которая совсем сгорела, и ему пришлось обратиться к единственному блюду, которое он умеет готовить). Впрочем, они были не так уж и плохи, совсем немного обуглились.
Нечасто я чувствую себя душой компании, так что тот факт, что я это ощущал, дает неплохое представление об общем настрое. Я мог бы сказать, что виновата Джулз, которая говорила только о том, какой мерзавец ее отсутствующий супруг, – что очень расстроило Виолу, – или Рупс, который дулся, потому что Хлоя отправилась на свидание с каким-то типом, с которым познакомилась в аэропорту. Или Сэди, которая, по-видимому, вдруг вспомнила о своем бывшем и решила поделиться с нами всеми неаппетитными подробностями. Или папа, который оделял нас своим подгоревшим творением с видом Мрачного Жнеца.
Я мог бы назвать любую из этих причин для тучи, висевшей над столом, как остаточный дым от барбекю, но ни одна из них не была бы точной.
Все потому, что с нами не было мамы.
Она воистину как суперклей. Незримо объединяет дом.
Однако это замечаешь, только когда ее нет рядом и все разваливается.
Я проведал ее раньше, как только услышал от папы, что она «пошла отдохнуть».
«Пошла отдохнуть» – это снисходительный эвфемизм, который взрослые используют со своими отпрысками и который те должны принимать на веру. Матери не «устают». Такой функции у них нет. Они шатаются, но идут, пока не падают, изнуренные, в кровать в назначенное время. То есть после умывания.
Поэтому, согласно моему опыту, «пошла отдохнуть» не означает, что мать устала. Это означает что угодно: от слишком много джина с тоником до рака в терминальной стадии.
Я внимательно изучил ее, принюхиваясь к дыханию, когда обнимал, и могу подтвердить, что злоупотреблением там и не пахнет. Что до рака в терминальной стадии, такая возможность, наверное, существует, но поскольку мы были сегодня на море и она плавала, и плескалась, и была в отличной форме, болезнь должна была бы развиться быстро, как по волшебству.
Допускаю, что мама была бледна под загаром, но я никогда не понимал, как загорелый человек может казаться бледным. Еще одно нелепое, бесполезное выражение вроде «не узнаешь, пока не попробуешь». Что именно попробовать? А если попробовал и оно с мышьяком, ты уже ничего не узнаешь во веки вечные.
Я сдаюсь. Инстинкт говорит мне, что мама не собирается покинуть этот бренный мир, так что мне надо будет установить, что за загадочная монахиня приходила с мистером Я-все-устрою и что такого ужасного наговорила маме.
Этот человек – источник неприятностей с заглавной «Н». Хотел бы я, чтобы он держался от нас подальше, но нет, он все время возвращается при малейшей возможности. Будь я на месте папы, я бы уже серьезно разозлился. Потому что ясно же, чего он хочет.
А это недоступно.
Тринадцать
В полночь Хелена сдалась и приняла снотворное. Она держала две таблетки в несессере на крайний случай, и они пролежали там последние три года – с тех пор, как их прописали после рождения Фреда.
Вчера вечером крайний случай наступил. Она лежала наверху, прислушиваясь, как родные ужинают на террасе, и чувствовала себя зверем в клетке: запертой наедине с собственными мыслями, беспрестанно мечущимися по кругу у нее в голове.
Она приняла таблетку, когда услышала, что Уильям поднимается по лестнице, и притворилась спящей. Потом наконец провалилась в блаженное забытье.
Радость пробуждения в ярком утреннем свете вместо серой рассветной мглы заставила ее понять, как легко впасть в зависимость. Она потянулась, чувствуя, как мускулы сопротивляются резкому пробуждению, и с удивлением посмотрела на часы. Они показывали половину десятого – она не вставала так поздно много лет.
На тумбочке нашлась записка, прислоненная к кружке чая.
«Дорогуша,
Надеюсь, сегодня тебе лучше. Выставил всех из дома, чтобы дать тебе покой. Используй его по полной, и НИКАКОЙ работы по дому! Пока, У (чмок)».
Хелена улыбнулась, складывая записку, но, как только уголки губ поднялись, вспомнила вчерашний вечер и слова старухи.
– О господи, – прошептала она, опускаясь на подушки.
Тишина была оглушительной. В доме не слышно было ни криков, ни смеха, ни приглушенной фонограммы диснеевского фильма. Она потянулась за кружкой – во рту пересохло – и сделала глоток, хотя чай давно остыл.
Уильям делал ей чай каждое утро. Несмотря на то что он справлялся с сушильной машиной не лучше, чем справился бы с управлением звездолетом, и смотрел по телевизору крикет, когда должен был присматривать за детьми, самыми разными способами он старался выказать ей заботу.
Потому что любил ее. Он вошел в ее жизнь десять лет назад – и спас. Хелену едва не затошнило от этой мысли. Если он узнает правду, то никогда ее не простит. И она потеряет его и чудесную семью, которую они создали вместе.
За прошедшие годы она, бывало, месяцами не думала об этом. Но вчера вечером Хелене показалось, что старуха заглянула прямо ей в душу. Словно то, что таилось там в глубине, медленно поднималось к поверхности. Хелена закусила губу, глаза защипало.
Что ей делать? Что она могла сделать?
– Для начала встать, – пробормотала она, почувствовав привкус жалости к себе. Это было отвратительно. Она нужна семье и должна взять себя в руки.
Решив заменить обычные полчаса балетных экзерсисов на двадцать кругов в бассейне, что могло помочь избавиться от последствий снотворного, Хелена переоделась в бикини и спустилась вниз. На кухне Ангелина убиралась после вчерашнего ужина.
– Прости, пожалуйста, здесь так намусорили.
– Нет, это есть то, за что мне платят, – улыбнулась Ангелина. – Моя работа. Твой муж, он говорить, ты должна отдыхать сегодня. Я главная. Мне нравится, – добавила она.
– Спасибо.
Хелена спустилась к бассейну, нырнула и плавала из конца в конец, чувствуя, как здравый смысл медленно возвращается, по мере того как однообразные физические движения успокаивали ее. Вернулась наверх, чтобы принять душ, и заметила старый, набитый письмами конверт, который Алекс оставил на тумбочке, когда вечером приходил ее проведать.
Прихватив его, она вернулась к бассейну, устроилась на лежаке и вытащила первое попавшееся письмо.
20 апреля
Моя дорогая девочка,
Я сижу под нашим деревом и думаю о последнем разе, когда ты была здесь со мной, лежала под ним в моих объятиях. И хотя с тех пор прошло меньше недели, кажется, будто прошла целая вечность. Не знаю, когда увижу тебя снова, и от этого наше расставание гораздо тяжелее.
