Шрифт:
Закладка:
12
Генеральный капитул ордена госпитальеров являлся (по крайней мере, официально) высшей исполнительной властью, которой подчинялся даже постоянный магистерский совет, ибо состоял, теоретически, изо всех братий, создавая некое подобие аристократической демократии. Капитул созывался великим магистром регулярно, обычно раз в пять — пятнадцать лет, но, кроме того, капитул собирался по важнейшим экстренным случаям, в частности, когда умирал магистр или начинались военные действия. Запланированный на 1 мая он, как было указано ранее, ввиду неблагоприятного развития ситуации был перенесен с благословения папы на 28 октября, и, в принципе, это было сделано разумно. За истекшее время многое прояснилось, некоторые обстоятельства стали заметно хуже, и многие это чувствовали, что тоже было к благу, обеспечивая пресловутый консенсус, в обычное время и при обычных же условиях трудно достижимый.
На заседании д’Обюссон приготовился дать всем своим противникам и недоброжелателям последний бой: или он должен будет достигнуть своей цели и обеспечить себе полную власть — но не себе на пользу, а исключительно для блага дела, или… В противном случае, непонятно, что делать. Если отречься — не значит ли это предать дело ордена, предать Христа перед лицом опаснейшего и сильнейшего врага? Остаться простым братом и сражаться вместе со всеми — но его преемник, по плечу ль ему будет это нелегкое бремя? И если нет — опять выходит, что он всех подведет своей гордыней? Слишком много вопросов, слишком много. A priori[34] их не разрешить, значит, надо держать бой на капитуле, а там — как Господь рассудит. По крайней мере он, д’Обюссон, честен и сам перед собой, и перед всеми людьми. Только радикально принятые меры смогут спасти остров от турок… По крайней мере, можно и нужно попробовать. Известно ведь: кто борется — может проиграть; кто отказался от борьбы — уже проиграл.
Открывая ассамблею, он, посеревший и осунувшийся от бессонных ночей, негромко, но твердо произнес, обращаясь ко всеобщему собранию:
— Благородные рыцари, наконец вам представился случай выказать свое рвение и отвагу в деле защиты веры. В этой священной войне сам Господь наш Иисус Христос будет нашим полководцем, а Он, братья, никогда не оставит нас в нашей борьбе за веру… И напрасно нечестивый тиран Мехмед, не поклоняющийся никакому иному богу, кроме своей власти — а так о нем говорят даже сами турки — похваляется уничтожить наш орден. Если его войска более многочисленны — так они состоят из подлых рабов, которых они заставляют воевать, и они идут навстречу смерти только для того, чтоб избежать той же, но верной смерти со стороны своих начальников. Среди вас же я вижу людей благородного происхождения, блюдущих свою честь и готовых победить либо умереть — но чье благочестие и доблесть являются незыблемым залогом победы.
Это его вступительное слово было встречено бурными овациями и пылкими заверениями пролить всю кровь до последней капли на защите ордена. Впрочем, это не особо вдохновило магистра — главные его недоброжелатели молчали, выжидая момента для удара. Что ж, пусть сидят, змеи, — плевать на них. Не к ним он держит слово, а к братьям ордена. Далее он высказался по текущему моменту:
— Переговоры, затягиваемые турками, бесплодны, и это всем очевидно. Дела турецкого султана в Албании удачны для него, и в будущем году следует ожидать их окончания — тогда султан Мехмед обрушит свои силы на нас. Осведомители при дворе тирана, чья верность испытана годами, сообщают наверняка о подготовке нападения — у нас были указанные ими шпионы султана — ренегат Деметриос Софианос и купец Ибрагим Хаким. Все эти многомесячные переговоры — только неважное средство застить нам очи.
Д’Обюссон оглядел собравшихся, чтобы убедиться, что все верят ему, а затем громогласно продолжал:
— Но мы не слепцы! Есть сведения, что турки, не соблюдая перемирия, захватили пару наших бригантин, курсировавших у островов. Надо проверить и принять соответственные меры. Вернемся, впрочем, к общему. Стены и башни, насколько возможно, готовы к отпору, а вот орудий мало. Неурожай свел на нет все наши усилия по заготовке зерна на случай осады — а здесь нельзя не отметить наши договоры с Египтом и Тунисом, давшие нам не только мир, но и зерно, и закупку хлеба у турок во время различных перемирий в этом году. Христианские короли медлят с помощью и, надо полагать, вряд ли от них будет какой толк в обозримом будущем. Единственным положительным исключением стал монарх Франции. Как сообщает наш возлюбленный брат и мой племянник, Ги де Бланшфор, его миссия при дворе Людовика увенчалась полным успехом. Король не только выделил нам денег и орудия, но и способствовал убеждению папы Сикста передать нам собранные юбилейные средства, а также даровать отпущение грехов тем, кто явится на защиту Родоса или поможет этому благому делу личными средствами…
По зале при этих известиях прошел радостновозбужденный шепоток. Д’Обюссон приберег это известие, которое он только-только получил, для оглашения на собрании капитула в качестве весомого козыря, и не прогадал.
— Не сомневаюсь, — продолжал великий магистр, — что отныне число защитников Родоса приумножится. Надо и теперь с глубокой признательностью отметить тех, кто откликнулся на наш призыв, как орденских братьев вплоть до высших чинов командорств и приорств, так и светских рыцарей. В то же самое время с горечью нельзя не указать на то, что ряд вызванных мною персонально на капитул братьев не явились — несмотря на более чем полугодовой срок для этого. В связи с этим я как великий магистр, принимая во внимание опасность нашего положения и уповая на согласие капитула, постановляю: изгнать их из ордена с позором, а в их числе — де Молэ, которому мы имели неосторожность всецело доверять. Они предпочли сидеть по своим резиденциям, в неге и покое, погрязнув в удовольствиях или сугубо мирских делах. Да будут они отсечены от тела ордена, дабы не распространить свою заразу на весь организм! Прошу голосовать по списку простым большинством — разом или по одному, это я оставляю на решение капитула.
Собрание здраво рассудило, что на повестке дня и так много важных
