могла даже найти мореходных карт — тех самых, заветных, опасных! Может, вот эти рисунки? Точки, линии, цифры... Ни конца, ни начала... «Мусор», как назвала всё это аббатиса. И ни один человек не мог раскопать этот мусор.

Она вскочила, ворвалась без стука в соседний домик.

— Я принесла тебе то, что ты просила, — бросила она с необычной для себя грубостью.

Исабель, молившаяся на коленях перед специально для неё поставленным киотом, сразу же поднялась.

В обмен на свой отважный поступок Петронилья потребовала от неё: стань как остальные! Оставь чрезмерное покаяние; полностью подчиняйся монастырскому уставу; вернись в ту келью, которую тебе предназначила аббатиса — келью монахинь нашей семьи.

Исабель со всем согласилась.

— А теперь исполни наш уговор, — продолжала Петронилья. Читай. И начинай сначала!

Сёстры как будто обменялись ролями. Петронилья, обычно словоохотливая, говорила кратко, командовала. Исабель казалась кроткой и покорной. Должно быть, оттого, что получила желаемое, она теперь могла быть терпеливой?

— Что ты называешь началом? — переспросила она.

— Отплытие.

— Отплытие, Петронилья, ты сама видела: ты же там была, как и я.

— На берегу. На борту не была.

— Насколько я знаю, отплытия никто из нас не описывал. Может быть, только Кирос. Но бумаги Кироса заперты в сундуках Каса де Контратасьон[15] в Севилье... Однако ты права: у дел на борту «Сан-Херонимо» действительно было начало. Только не тогда, когда мы вышли в море. Раньше, гораздо раньше! За несколько недель до того. Когда дон Альваро ещё готовился, инспектировал суда. Хотя сам он не понимал, как всё это важно, не занёс в свои книги...

Было несколько инцидентов, которые все мы видели. Я прекрасно всё это помню: уже тогда я подумала, что они не к добру. Я говорила тебе про полковника Мерино-Манрике, командира наших солдат. Он уважал только силу, презирал всех моряков и признавал только одну власть: моего мужа. Последнее к его чести, подумаешь ты, и будешь неправа. Ведь в муже моём воплотилось всё то, что ненавидел полковник: идеализм, который вёл его в плаванье, мечта, химера — называй как хочешь... А нашего брата Лоренсо, «Лоренсо Баррето, постельного героя» (я опять передаю его собственные слова), он вовсе в упор не видел. Мерино-Манрике считал его ничтожеством без всякой военной выучки, без всякого чувства дисциплины, под каблуком у бабы — «своей суки-сестрицы», то есть у меня. Не кривись, Петронилья, не кривись! Как я тебе опишу людей, бывших вокруг меня, не употребляя их выражений? Тебя мой язык смущает? Привыкай. Мои спутники были не мальчики из церковного хора. Такими словами они думали, такими и говорили...

Беда полковника была в том, что мы — семейство Баррето — считали себя выше него. Кто кому должен был подчиняться? Между полковником и Лоренсо сразу же началась война. В тот день они поссорились на палубе, при посторонних. Полковник Мерино-Манрике передал брату список своих солдат. Не успел Лоренсо его как следует взять, как порыв ветра унёс бумажку. Мерино-Манрике обвинил Лоренсо, будто бы он бросил список в воду нарочно. Один из людей брата сказал, что это неправда и что, во всяком случае, полковник передавал список старшему с непозволительным небрежением. Мерино-Манрике велел арестовать нахала и ударил его. Лоренсо заступился за своего подчинённого. Пошла ругань, толчки... Мерино-Манрике выхватил шпагу, стал грозить. Я видела всё это с верхней палубы. Поспешно спустилась и объявила: полковник неправ, список действительно был унесён ветром.

— Не надо было этого говорить!

— Правда? А надо было позволить этому хаму оскорблять Лоренсо и убивать наших людей? Я приказала Мерино убрать оружие. Прилюдно обвинила его в грубости и насилии по отношению к брату. Он в ярости сбежал с корабля и ринулся к дому, где застал моего мужа за работой. Как бешеный, он накинулся на дона Альваро и бросил ему в лицо прошение об отставке. Вскоре следом за Мерино явилась я. Дон Альваро приказал мне принести полковнику извинения.

— И ты извинилась?

Да, извинилась. Против воли. Но извинилась. Когда он вышел от нас, я догнала его на улице и просила вернуться на должность военного командира экспедиции. Против воли — уж этому можешь поверить! Я чуяла, что этот человек опасен. Полагала, что надо его уволить. Но на все мои доводы против него аделантадо отвечал: если мы вообще хотим выйти в море, делать нечего: полковник Мерино-Манрике наш третий пайщик. Он вложил в дело пять тысяч дукатов. И что значат мои предчувствия по сравнению с оружием, которое предоставил полковник, и его военным опытом? Сколько я ни кричала, как не доверяю ему, как он мне не нравится, мы нуждались в нём, в его солдатах, в его мушкетах... и в его дукатах! Хотя львиную долю внесли мы, остальные также пустили свои небольшие состояния целиком на это путешествие. Наш главный навигатор Кирос, полковник Мерино-Манрике, адмирал Лопе де Вега, даже четыре капеллана, сопровождавших нас, снабжались за свой счёт и участвовали в общих расходах. Было ясно: раз корона не финансировала экспедицию — все эти люди имели право голоса.

Чтобы доказать аделантадо, что хотя бы от одного их них необходимо избавиться, нужен был новый случай. Долго ждать его не пришлось. Прямо на другой день после столкновения с Лоренсо произошёл такой же точно инцидент — на сей раз между полковником Мерино и Киросом. Один солдат из отряда Мерино-Манрике оставил свою амуницию, каску и оружие среди корабельных снастей. Кирос велел ему подобрать свой скарб: это корабль, а не свалка. Мерино-Манрике взвился:

— Только я могу здесь отдавать приказы своим солдатам! И вообще, Кирос: если, когда мы будем в плавании, я прикажу вам пустить корабли ко дну, устроить течь, направить на скалы — вы должны подчиниться!

— Если придётся прибегать к таким мерам — избави Бог от этого! — я поступлю так, как сочту нужным. И постарайтесь без глупостей. Я не признаю на борту «Сан-Херонимо», «Санта-Исабель» и двух других судов под своей командой никакой власти, кроме аделантадо. Как только он прибудет сюда,