После того тягостного визита к родственницам настал черед знакомства с друзьями. На этот раз встреча состоялась не в гостях, а на домашней, привычной территории. Субботним ноябрьским вечером к Виталику и Саше пришла компания из пятерых бывших Виталиковых однокурсников. Коренастый, розовощекий, очень моложавый Илья – то и дело норовящий блеснуть эрудицией, сдобрить текущий разговор малоизвестными фактами. Грузный, немного неуклюжий Костя с хрипловатым, будто слегка сырым голосом и медленными студенистыми глазами. Сухопарый и щуплый Слава, производящий впечатление тихого и безропотно-терпеливого страдальца, вместе с женой, крепкой полнокровной Настеной – суматошной, громкоголосой. И высокая, невероятно красивая Полина. Она явно была сердцевиной, центральным стержнем этой сохранившейся вопреки годам институтской компании. Синеглазая, яркая, словно пропитанная бархатистой ласковой свежестью – неувядающей, вечно цветущей. Но при этом совсем не бархатистая внутри, наполненная чем-то колким, язвительно-шероховатым. И едва она начинала говорить, как вся ее ласковая красота мгновенно разламывалась о занозистую, неизменно презрительную ухмылку, жесткий голос, ядовито-терпкий взгляд.

– Ну ничего себе, какой образцовый порядок! – сказала она Саше, едва очутившись в квартире. Беззастенчиво осматривая гостиную. – Просто вау. Холостяцкий хаос превратился в царство семейного уюта. Сразу видно, что тебе удалось установить здесь свои правила. Поздравляю!

И хотя в сказанном не было прямого упрека, Саша ощутила внезапную волну мутноватого густо-пунцового раздражения. Почему-то сразу же захотелось возразить, сказать нечто, опровергающее безупречный порядок, возникший в квартире Виталика с ее появлением. Но возразить было нечего. К тому же в горле будто округлилось что-то очень твердое и сухое, не пропускающее слова. И Саша в ответ лишь улыбнулась – растерянно, с жалкой беспомощностью.

– Поль, ну потише говори, ребенок же спит в соседней комнате! – прогорланила Настена, суетливо приглаживая перед зеркалом взъерошенные розовые пряди.

– Да ладно, его и пожарной сиреной не разбудишь, – заверил Виталик. – Он такой, весь в маму.

Ужинали за раздвинутым столом в гостиной. В отличие от родственниц, друзья в начале вечера окружили Сашу плотным любопытным вниманием. Расспрашивали ее о работе, о Леве, о Кристине. Удивлялись, что у нее уже «такая взрослая дочь»; кто-то предположил, что их с Кристиной, наверное, часто принимают за сестер. Но вскоре все съехали, словно с горки, в свои собственные, междусобойные темы, недоступные для Саши. В огороженное пространство общих воспоминаний – далеких, институтских и совсем недавних. Друзья Виталика непрерывно смеялись, перебивали друг друга, расслабленно курили, выпуская неспешный дым, который мягкими, струящимися складками собирался над плотно заставленным столом. Саша же вторую часть вечера в основном молчала. Улыбалась звучащим шуткам, но при этом смотрела в окно, в черную наружную стылость, пронизанную редкими прожилками огней. Время от времени ходила на кухню – нарезать для гостей еще хлеба, копченой ветчины, твердого острого сыра; принести еще бутылку вина, еще льда для виски.

И вечер прошел бы для Саши сносно, с относительно гладким, прохладно-сдержанным спокойствием, и завершился бы на ровной нейтральной ноте. Но к концу ужина, уже за полночь, подвыпившая Полина внезапно решила вновь направить в Сашину сторону свою неудержимо рвущуюся наружу природную едкость.

– А ты знаешь, Александра, на нашем курсе почти все девушки хотели встречаться с Виталюней, – сказала она, проведя маслянисто-жирным пальцем по ободку бокала. И недобро улыбнулась, влажно заблестела крупными сахарными зубами.

Саша медленно моргнула и чуть заметно дернула плечом.

– Что ж, я рада, что у Виталика была такая… неодинокая юность.

– Вообще-то моя юность еще не прошла, – обиделся Виталик.

– Нет, ну правда, – продолжила Полина, гладя на Сашу. – Реально почти все. Даже Настена. Помнишь, Настена, как ты хотела пригласить его на медленный танец на новогодней дискотеке в «Роднике»? На третьем курсе. Да-да. Прости, конечно, Славик, но такое было.

Слава неопределенно, чуть слышно хмыкнул, задумчиво свел брови к переносице – не поднимая глаз от тарелки с рыбным салатом. А Настена тут же скривилась и кинула в сторону Полины скомканную салфетку.

– Да какой танец, я на той дискотеке перебрала с бодяжным портвейном, который Костыль притащил.

– Ты потом уже перебрала. Когда застремалась и так и не решилась пригласить Виталюню. И вообще, что такого? Сейчас-то уже можно признаться. В Виталюню все были влюблены. Даже у меня как-то были мысли с ним замутить. Но потом я передумала. Все-таки не совсем мой стиль.

– Поль, да угомонись ты. Ничего я не стремалась и приглашать Виталюню не планировала. Мне реально стало плохо в тот вечер от костылевского портвешка. Он был совсем отвратный, не знаю, зачем я его пила.

– Надо было пить его в коктейле, с тоником и мятой, – смущенно развел руками Костя, задев при этом графин – по счастью, почти пустой. – Или, на худой конец, со спрайтом. Было бы не так противно.

– А коктейли, кстати, и стали популярны благодаря бодяжному спиртному, – весомо заметил Илья, проигнорировав зарождающуюся перепалку. – Вроде того самого портвешка.

– В смысле?! – с легким, остаточным раздражением гаркнула Настена.

– Ну, в смысле они получили популярность во время сухого закона в США, в двадцатых годах, когда стало расцветать подпольное производство алкоголя. Люди начали активно делать коктейльчики, чтобы замаскировать неприятный вкус некачественного самогона.

Разговор плавно перешел к алкогольным предпочтениям присутствующих. Саша встала и под предлогом, будто на столе почти не осталось картофельного салата, отправилась на кухню. Прикрыла за собой дверь, чувствуя, как туго стискивается между ребрами неприязнь. Почти целую минуту она громко и бессмысленно переставляла с места на место сотейники и кастрюли с остатками еды. Словно пытаясь заглушить этими бесполезными брякающими звуками разговор в гостиной. А в особенности веселый и одновременно язвительно-жесткий голос Полины, то и дело всплывающий со дна журчащей неразборчивой чужой речи. Перекрывающий даже зычное гоготание Настены.

Стоя возле столешницы, в одиноком кухонном полумраке, слегка разжиженном уличным фонарем и подтекающим из гостиной светом люстры, Саша хотела провалиться в расщелину времени. Туда, где секунды вытягиваются, разрастаются до бесконечности. Лишь бы продолжать вот так стоять и не возвращаться к гостям.

Однако вернуться все же пришлось. Едва покинув вязкий, комковатый полумрак кухни и очутившись в ярко освещенной гостиной, Саша вновь поймала на себе Полинин взгляд. И в глубине бархатисто-голубых глаз – уже затянутых тонкой хмельной краснотой – по-прежнему пульсировали капли плохо затаенного яда.

– Александра, не обижайся на то, что я сказала относительно Виталюни. И не ревнуй. Я вообще-то хотела сделать тебе комплимент.

Саша гулко поставила на стол салатницу и медленно села. Неприязнь к Полине текла