Он сел на свободный стул рядом с Фадеевым.

Молчание продолжалось. Никто не знал, как начать этот необычайный разговор с Горьким. Каждый боялся показаться ему глупым и незначительным. Никакого предварительного «сценария» не было разработано.

Алексей Максимович оглядывал нас внимательными, пытливыми глазами из-под мохнатых бровей и тоже молчал.

Внезапно взгляд его задержался на новых высоких сапогах Фадеева.

— Хорошие сапоги, — сказал Горький. — Привлекательные сапоги… Занимаетесь охотой?..

Он словно нарочно выбирал слова, где особенно ощутимо было знаменитое его волжское оканье…

Так вот с сапогов Фадеева и начался этот разговор.

А потом плотина была прорвана…

Горький сам рассмеялся, вызвал ответные улыбки на наших лицах, и лицо его стало совсем добрым.

— Вот что, молодые товарищи, — сказал Алексей Максимович, — давайте знакомиться. Я ведь вас уже немного знаю. Вот в сапогах — это Морозко. А бородач написал прославленную «Неделю»… А вы — Панферов. И «Бруски» ваши получил. С вами у меня еще особый разговор будет. Не думайте, друзья, что Горький сидел эдаким бирюком в Сорренто. Слежу. Читаю. Удивляюсь. Волнуюсь. Сержусь… Да… И сержусь… Я человек не очень добрый. По головке гладить не люблю. Вы уж на меня не обижайтесь.

Он помолчал, нахмурился. Потом просветлел.

— Вот что, молодые друзья. Давайте так. Разговоров с вами об отечественной литературе у нас будет еще немало. Я ведь не в гости приехал, а домой. Но по земле нашей давненько не бродил. И все мне на ней интересно. Пусть каждый из вас расскажет, что примечательного видел он за последний месяц. Что больше всего запало ему в сердце… А я послушаю. Мне полезно послушать.

Все растерялись. Мы не были готовы к такому вопросу. Сотни всяких, больших и малых, событий прошли перед нами за этот месяц. Но все они казались обычными, будничными, примелькавшимися. Как же выбрать из них основное, наиболее яркое, выбрать то, что могло бы поразить Горького? Я совсем стушевался со своим громоздким комплектом «Роман-газеты» под мышкой.

— Ну, Саша, благослови, — шепнул мне Панферов.

Он начал первым.

Панферов недавно побывал на Кубани в совхозе «Хуторок» Армавирского округа. Он рассказал о том, как организовалась при совхозе тракторная колонна. Как разгорелась классовая борьба, как восстали против тракторной колонны «лошадники-крепыши», арендовавшие землю у бедняков. Как поддержали их попы всех видов. Как один из проповедников-баптистов вещал: «Тот, кто добровольно пойдет в колонну, не удостоится царствия небесного». Он красочно обрисовал людей новой деревни, партизан-коллективистов…

Панферов был прекрасным рассказчиком и хорошо знал жизнь. Горький слушал с огромным интересом. Смешно шевелил бровями. Широко раскрывал глаза. В одном особо драматическом месте мне показалось, что глаза Алексея Максимовича увлажнились, и он даже смахнул слезу с ресниц.

Никаких вопросов Алексей Максимович не задавал. Когда Федор Иванович кончил, он только сказал будто не нам, а самому себе:

— Так вот вы какой, Панферов…

А потом «вступили» в беседу Фадеев, Либединский… Об ударниках Коломенского завода немного рассказал и я.

Как жаль, что не велось стенограммы этого необычайного собеседования! Хотя кто знает, может быть, стенограмма бы и помешала.

Прошло не менее трех часов. Горький был уже, видимо, утомлен. Надо было кончать…

— Вот что, молодые друзья, — сказал Алексей Максимович. Он встал и, возвышаясь над нами, глядел куда-то вдаль затуманенными глазами. — Интересно. Все это очень интересно. Много вы видите и неплохо рассказываете. Однако чувствую я, что этого мне мало… Не вижу еще. Неясно вижу. А чтобы увидеть, надо мне самому все это посмотреть. Своими глазами. Когда-то я исходил всю нашу землю-матушку. И в наших местах был, товарищ Александр Фадеев, и, конечно, на Волге, товарищ Федор Панферов… Надо опять по земле походить. Самому узнать новую жизнь. Не с чужих слов. С котомкой сейчас бродить не придется. Ну, наше правительство доброе, даст мне какую-нибудь повозку. Вот и я опять путешествовать начну… А тогда опять соберемся и друг с другом поделимся. А вам спасибо. Большое спасибо…

Так вот и окончился этот разговор 28 мая 1928 года. Горький как-то стремительно поднялся и ушел. Я даже не успел преподнести ему комплект «Роман-газеты» и оставил его на столе.

Мы возвращались с Федей вдвоем по весенним бульварам. С Чистых прудов доносились звуки музыки. Гуляла молодежь. На скамеечках в полутемных аллеях сидели пары.

— Да, — сказал Федя после долгого молчания. — Это он правильно решил… Опять пройти по земле… Прощупать жизнь своими руками…

…Я не думал еще тогда, что слова эти станут основным девизом нашего творческого манифеста и что вокруг этого будущего манифеста развернется долгая и ожесточенная борьба.

4

Незадолго до XVI съезда партии Панферов закончил второй том романа «Бруски». Он сразу же вышел в серии «Новинок пролетарской литературы». Основным героем второго тома был уже Кирилл Ждаркин. С большой художественной убедительностью показывал Панферов, как проходила борьба Ждаркина не только с кулаками, но и с такими первыми организаторами «Брусков», как коммунист бедняк Степан Огнев, методы которого ведут к разрушению коммуны. Как подлинный художник, показал Панферов и сложные психологические конфликты в душе самого Ждаркина, его внутреннюю борьбу со старыми собственническими инстинктами.

В дальнейших книгах романа намечался путь Кирилла Ждаркина от председателя артели до директора МТС, потом до секретаря горкома партии.

Кирилл Ждаркин стал любимым героем Панферова, которого он вернул на страницы своих новых книг в последние годы своей жизни.

Главы из второй книги Панферов не раз читал товарищам во время дружеских творческих собраний на своей квартире и на квартире Серафимовича.

Никогда не забыть, как присутствовавший на одной из таких читок Павел Артамонович Козловский, к тому времени уже закончивший академию, сказал, хитро прищурив глаз и барабаня по столу могучей своей рукой:

— Так, стало быть, расту, Федор Иваныч?..

— Растешь, Паша, растешь!..

— Ну, смотри, Федор Иваныч, знай меру… А то с большой высоты падать ох как тяжело!

XVI съезду партии пролетарские писатели рапортовали большим списком новых произведений.

Почетное место в этом списке занимали «Бруски» Панферова…

«Мы никогда не мыслили своей работы в тиши кабинетов, в стороне от активной партийно-политической борьбы».

В рапорте говорилось о борьбе с всевозможными идеалистическими теориями в эстетике и творческой практике различных мелкобуржуазных литературных групп.

«Мы обязуемся перед XVI партийным съездом давать и впредь отпор классовому врагу на литературном фронте и примиренцам-«гуманистам», являющимся прямыми пособниками классовому врагу».

Не ограничиваясь рапортом, мы выпустили к съезду большой творческий сборник, в который вошли новые произведения А. Серафимовича, Ф. Панферова, А. Фадеева, Ю. Либединского, В. Киршона, В. Ильенкова,