Шрифт:
Закладка:
– Я… нас прислал Симон, – начинает Жулиана. – Он попросил нас поискать доказательство того, что Перрета – не первая жертва.
Эмелин поднимает тонкие бледные брови:
– Понимаю.
– Я подготовила список имен женщин, погибших за последние пять лет, – продолжает Жулиана. – Мне не удалось разобраться в причинах их смерти, поэтому мы предположили, что вы могли что-то знать.
– Вам придется зачитать их мне, – поднеся чашку к ненакрашенным губам, говорит Эмелин. – Я не умею.
– Я их запомнила, – отвечает Жулиана. – Вы готовы?
Дождавшись кивка мадам, она закрывает глаза и начинает по очереди перечислять имена и даты смерти, уточняя, где и когда нашли тела.
Эмелин внимательно слушает кузину Симона. Многих женщин ей удается вспомнить. Большинство погибло от несчастных случаев или родов – похоже, это в записях значится как «кровотечение». Несколько – от каких-то болезней. Еще три – и вовсе покончили с собой.
Но все равно многие из смертей – убийства.
Некоторых преступников удалось поймать и наказать, но именно некоторых. Это невольно наталкивает на мысль: «Действительно ли Перрета и Изабель так важны?» Даже если нам удастся связать смерти некоторых женщин из списка с этим убийцей, они – лишь несколько яблок в полной бочке тех, чьи смерти никто не собирается расследовать. Не пади подозрение на Удэна, так и на убийство Перреты никто бы не обратил внимания.
Спустя три часа и столько же чашек чая Жулиана заканчивает перечислять. Я уже сбилась со счета потенциальных жертв, но знаю: она все запомнила. Скорее всего, именно поэтому она выглядит такой уставшей.
– Спасибо, – поднимаясь на ноги, благодарит она Эмелин. – Возможно, чуть позже у нас возникнут новые вопросы.
Мадам тоже встает.
– Симон – единственный из официальных лиц, кому оказалась небезразлична судьба девочек. Так что я окажу любую помощь, какую только смогу.
Она выпускает нас через заднюю дверь обратно в переулок. И, как только двери закрываются, Жулиана прикрывает глаза и прижимает тонкие пальцы к виску.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, готовясь поддержать ее при первых признаках слабости.
– Тени, – бормочет Жулиана. – Так много теней.
Я оглядываюсь по сторонам. Сейчас чуть за полдень, а в переулке настолько светло, насколько это вообще возможно. У меня даже глаза заслезились, когда мы вышли из полутемной кухни.
– Помочь тебе добраться до улицы? – спрашиваю я.
– Да, благодарю. – Она протягивает руку. – И постарайся держать их подальше от меня.
Так и не поняв, кого Жулиана просит держать от нее подальше, я веду ее к выходу из переулка. Прежде чем вывернуть на улицу – выглядываю из-за угла, чтобы убедиться, что поблизости нет никого, кому бы не стоило знать, откуда мы пришли. Но в такой ранний час у заведения мадам Эмелин и подобных ему мало посетителей.
– Сейчас лучше? – спрашиваю я, когда мы выходим на яркий солнечный свет.
– Пока лучше, – говорит она. – Но они не отстают, и они пустые.
Жулиана убирает руку от виска и испуганно смотрит на меня:
– Кэт, мне нужно домой. А не бродить одной.
Вспомнив, как Симон отреагировал на ее рифмы вчера, я крепче сжимаю ее руку.
– Все хорошо, – успокаиваю я. – Пойдем вместе.
– Вести, – придумывает она рифму, словно ничего не может с собой поделать. А затем качает головой: – Нужно что-то получше.
Мы шагаем по улице к святилищу. И, хотя Жулиана с готовностью следует за мной, я никогда не чувствовала себя настолько никчемной. Уверена, я делаю все не так, но просто не знаю, чем еще ей помочь.
– Что я могу сделать? – спрашиваю я.
– Кто? Ты? – Жулиана делает глубокий вдох, и верхняя часть ее тела начинает раскачиваться. – Иди со мной. Говори со мной.
Смотря на ее поведение, я вспоминаю одного из строителей святилища, который постоянно считает свои шаги. Архитектор всегда поручает ему перевозить камни на тачке, что он делает без единой жалобы, но всегда привозит зараз только четыре блока, за что и получил прозвище Четырехблочный Жак. Магистр Томас говорит, что цифра «четыре» для него – сродни якорю, который удерживает его сознание в настоящем. Чем сильнее Жак устает, тем важнее для него все подсчитывать.
А для Жулианы якорь – рифмы. И Симон успокоил ее, когда помог их подобрать.
– О чем ты хочешь поговорить? – спрашиваю я.
Мне тут же хочется пнуть себя за то, что я не придумала легкую рифму, но Жулиана отвечает без колебаний.
– Выходить. Мне просто не нужно молчать. Или скучать.
– С этим мы справимся, – говорю я.
Мы медленно взбираемся на холм, держась за руки, словно близкие подружки. В наших словах мало смысла, а вся беседа больше напоминает странную игру, и мне даже удается слегка расслабиться, но тут же наступает болезненное осознание: насколько неприязненно я вела себя поначалу! Но а как по-другому? То, что происходит в голове Жулианы, не назовешь нормальным. Вот только нормальное – не всегда лучшее. Ее память – редкий дар, хотя мало бы кто назвал способность все запоминать «нормальной».
Мы выходим на площадь святилища, и небо над головами увеличивается в десятки раз. На западе повис кусочек луны. Я могла бы подобрать много определений, чтобы описать собственные способности: удивительные, пугающие, потрясающие, могущественные и, по большей части, магические. Но ни за что бы я не назвала их «нормальными». И мне тоже приходится их скрывать любой ценой. Так что в этом мы с Жулианой похожи.
Я с улыбкой машу Реми, стоящему на строительных лесах, когда мы проходим мимо. А сама надеюсь, что он не заметил, с какой улицы мы свернули на площадь. И, чтобы не бросился спускаться к нам, увожу Жулиану к северной стороне святилища.
Там я стараюсь держаться в тени, но не жарой вызван пот, стекающий по моей спине.
Что мне сказать, когда мы доберемся до дома Жулианы? Ламберт видел сестру в таком состоянии, поэтому, скорее всего, знает, что делать. Но все же когда наконец в зоне видимости появляется дом Монкюиров, я спрашиваю:
– Кого позвать, когда мы доберемся до твоего дома? Отца или кого-то еще?
Я специально говорю так в надежде, что она назовет имя брата, поэтому никак не ожидаю следующих слов:
– Нет, нет, я – мама. Она – это я. А я – это она. Или
