– У тебя не было выбора? Ты просто не хотел выбирать. Ты сделал дом Флорио великим? Да, но какой ценой, mon aimé?[8]

Какой ценой?

Внезапно вся жизнь проносится у него перед глазами, как тогда, когда он тонул. Вот он идет с отцом в контору. Вот рабочие завода «Оретеа» слушают его. Вот он встречает Джованну, не слишком красивую, не богатую, но умную, решительную, а главное, дворянских кровей, – именно о такой партии для него они с отцом мечтали. Вот его дети, растущие в поистине королевском дворце. Его вес в политике, министры, которые хвалятся дружбой с ним. Художники, писатели, желающие попасть в Оливуццу.

Корабли. Деньги. Власть.

И вдруг – темнота. В свете хрустальных люстр и блеске столового серебра Иньяцио видит лишь собственное отражение, деформированное, как в кривом зеркале, – словно одиночество, пронизывающее все его существование, вырвалось наружу. Он знает, что не обладает ничем, кроме денег, вещей, людей.

Обладать. У него нет ничего своего, того, что действительно принадлежало бы только ему. Кроме воспоминаний о ней.

Камилла берет его руки в свои, пальцы их ладоней переплетаются.

– Мне больше нечего сказать тебе, Иньяцио. Я рада, что ты здоров, богат и знаменит, как ты всегда хотел. Но мы… от нас ничего не осталось.

Иньяцио смотрит на их сплетенные руки.

– Нет, это не так. Есть ты. – Голос у него глухой, хриплый. – Все, чего я добился в жизни, я сделал во многом благодаря и тебе… памяти о тебе. Памяти о нас.

Он поднимает голову, ищет ее взгляд. Теперь он совсем беззащитен.

– Я думал, этого хватит на всю жизнь, но нет… Прости меня, я причинил тебе столько боли. Вчера вечером ты увидела мужчину, каким я стал. Теперь я вижу, какой стала ты, да что там, всегда была: сильной, смелой. Способной меня простить.

– Я не могу тебя простить.

– Почему?

– Ты прекрасно знаешь, что это невозможно.

Иньяцио смотрит на нее, не в силах ответить. Он обрек их на одиночество. Свое одиночество он облачил в золото и авторитет. Но она? Снова этот мучительный вопрос, безграничное, безмерное чувство вины перед ней.

– А ты… – наконец-то смог выговорить он. – Как ты нашла в себе силы жить дальше?..

Камилла смотрит на него с горькой улыбкой.

– Как после кораблекрушения. После того, что произошло… я долго выздоравливала, но так до конца и не оправилась. Через два года встретила Мориса, своего будущего мужа, но к тому моменту я была уже лишь наполовину женщиной.

Иньяцио отступает назад. Выздоравливала?

Он тихо спрашивает, чувствует, как внутри него все дрожит, он чего-то не знает, чего-то не понимает.

Камилла наклоняет голову вбок. Все прошедшие годы пробегают по ее лицу.

– Я потеряла ребенка, – говорит она на одном дыхании.

– Ребенка? – Руки Иньяцио опускаются. Ощущение, будто он получил пощечину. – Ты была…

Камилла снова садится на диван. Бледная, она закрывает лицо руками.

– Я писала тебе, рассказывала обо всем. Ты не отвечал. Сначала я думала, что ты не хочешь, а потом решила, что кто-то, может быть, твой отец, прячет мои письма…

Письма.

Письма, черт возьми, те самые письма, которые он не решался открыть, потому что не хотел чувствовать боль, не хотел слышать ее упреки, ведь все закончилось, какой смысл рвать себе душу? Зачем толочь воду в ступе?

Ноги подкашиваются. Нужно сесть. Все воспоминания – вот они вместе, их тела тесно прижаты друг к другу, она улыбается, смотрит на него влюбленными глазами – рассыпались в одно мгновение. У него мог бы быть ребенок, ее ребенок, но…

– Я поняла, что беременна, и через несколько дней потеряла ребенка. Не успела осмыслить, как все кончилось. Я не знаю, почему это произошло, может, от горя, может, судьба… как знать. Когда началось кровотечение, я была в Провансе, далеко от города. Что я могла поделать?.. – Она говорит тихо, не глядя на него, на лице застыла гримаса боли. – Удивительно, как я сама выжила.

Камилла решительно встает, поворачивается к Иньяцио.

– Позже мне сказали, что еще одна беременность сведет меня в могилу. У меня никогда не будет детей. Вот что ты наделал, Иньяцио.

Иньяцио боится посмотреть на нее. Камилла наклоняется, берет его за подбородок, как делала раньше, когда хотела поцеловать.

– Ты забрал у меня все.

– Я не знал… Я не мог. Я… – Иньяцио трудно дышать. Ему вдруг становится ужасно неприятен запах кофе, остывшего в чашках, и запах женщины. Они кажутся ему тошнотворными.

– Я гнал прочь все мысли о том, что произошло меж нами, и так и не открыл твои письма. Я хранил их, и сейчас храню, нераспечатанными. Расставание с тобой было болью.

Но как ничтожна моя боль сейчас, как незначительна. Как бесполезны мои извинения…

Она качает головой. На мгновение кажется, будто лицо ее смягчается прощением, но Иньяцио понимает, что это горечь. Разочарование.

– Теперь уже неважно. Даже если бы ты узнал о том, что произошло, сомневаюсь, что ты вернулся бы. Твои слова лишь подтверждают то, что я давно поняла… – Она вздыхает. – Ты просто трус.

Иньяцио в отчаянии обхватывает голову руками.

Пустота. Все, что он хранил в своей памяти, превратилось в ничто. Его тайная, воображаемая жизнь, его мечты и желания – груда обгоревших костей, руины, на которые плеснули негашеной известью.

Слабый, разбитый, опустошенный чувством вины. Таким Иньяцио себя ощущает. Он поднимает голову, встает. Тошнота сжимает горло, в груди жжет. Комната потемнела, поблекла, и даже Камилла, кажется, внезапно постарела.

Он хотел бы сказать ей, что любил ее так, как любят несбыточные мечты. Он хотел бы сохранить хоть что-то из своей иллюзии.

– Прости меня. Я…

Она не дает ему договорить. Прикладывает палец к его губам, гладит его ладонью по лицу, и в этом жесте и нежность, и злость.

– Ты. Ну да, всегда ты, только ты.

Камилла отводит руку, указывает на дверь:

– Уходи, Иньяцио.

* * *

Иньяцио не помнит, где и сколько времени он бродил после того, как ушел из дома Камиллы. Помнит только, что внезапно увидел мачты и дымовые трубы, сложенные паруса и телеги, груженные товаром.

Старый порт.

Он озирается по сторонам, будто только что проснулся.

Крутит на пальце золотое отцовское кольцо, надетое вместе с обручальным, думает, что оно значит. Ловит себя на мысли, что хочет избавиться от него, выбросить в море, далеко в море, больше не чувствовать эту тяжесть на безымянном пальце. Бросить все, отказаться от всего.

Но как? Это кольцо принадлежит его семье. Оно – часть истории Флорио. Как и