платья. И я чувствую себя совсем как в школе, когда к тебе вдруг ни с того ни с сего проявляет благосклонность черлидерша. То есть смущаюсь, путаюсь в показаниях и ощущаю странную беспричинную гордость за то, что меня сочли достойной внимания. Уютный мир фабрики рушится, пока я в присутствии Скварчалупи отчаянно пытаюсь быть кем угодно, только не самой собой: язвительно шучу, улыбаюсь уголком рта и говорю провокационные вещи. И кажется, весь мой вид кричит: «Посмотри, посмотри на меня! Я тоже классная, я интересная, со мной не соскучишься, давай будем друзьями!» Не презирать себя после такой эскапады у меня не получается. Я со стоном падаю лицом в подушку, втайне надеясь, что завтра ее не увижу. Но она приходит снова и снова мила и любезна. И снова мне хочется копировать ее стиль и манеры, научиться также открыто смеяться, запрокинув голову, а не сдавленно хихикать в кулачок, с простотой находить нужные слова, разряжать обстановку удачной шуткой и ни мгновение не сомневаться в своей привлекательности. Франческа — это фейерверк, свежий воздух, полет. Она — моя полная противоположность, а потому у меня прекрасно получается оттенять ее совершенство.

— Франческа Скварчалупи… Скварчалупи… хм-м, где-то я уже слышала это имя, — качает головой мама. — Дай угадаю, старая дева в брючном костюме, воспринимающая слово «рост» только применимо к карьерной лестнице?

— Да нет, молодая и довольно интересная…

Мама облизывает губы:

— Красивая?

— Очень.

— Замужем?

— Нет, но она как-то сказала мне, что уже много лет безответно влюблена…

— А ты и уши развесила? — мама громко фыркает. — А трогательную историю она тебе не поведала? Может, совета спрашивала?

— Ну да-а, — осторожно соглашаюсь я, не понимая, почему ее голос вдруг приобрел обвинительный тон.

— Элли, берегись, на таких женщинах должен стоять ярлык «не вооружена, но очень опасна»…

— Дорогая, на тебе точно есть такой ярлык! — с порога кричит сияющий Саймон, видимо, довольный результатом телефонных переговоров. — О ком болтаете, девчонки? Что я пропустил?

— О Франческе Скварчалупи. Где я слышала это имя?

— Скандал с «Империей», — Саймон чешет щетину. — А что?

Нелепо взвизгнув, мама зажимает руками рот.

— Что? — настойчиво переспрашивает Саймон.

Я сглатываю слюну:

— Ну, она и есть новый партнер моего мужа. Ты… ее знаешь?

За столом воцаряется гробовое молчание. Саймон мрачно поднимает мою чашку с остывшим, так и не отпитым чаем, но, сделав глоток, тут же кидается к раковине.

— Фу-у, Лиззи, сколько тут сахара?!

— Один кубик. Хватит пугать меня, давай без лирических пауз. Что с Франческой?

— Тридцать один кубик. «Так сладок мед, что наконец он горек. Избыток вкуса отбивает вкус».

— Можно хотя бы сейчас без цитат?!

— Прости, не удержался. Это был Шекспир, и он был так уместен… Ну когда еще Шекспир будет уместен?

— Саймон!

— Ну хорошо. Нет, лично я Скварчалупи не знаю, но я знаю о ней. Она вообще довольно известна в узких кругах. Как-то в «Таймс» была даже карикатура: Скварчалупи в костюме Вандервумен. А «Эсквайр» назвал ее лицом современного феминизма. Мнения о ней так противоречивы: ее называют авантюристкой, аферисткой, выскочкой, фам-фаталь… Но лично я бы назвал ее сукой.

В моей голове рождается колокольный звон, будто бьют в набат прямо между полушариями. Сердце дважды проворачивается против часовой стрелки.

— По…чему?

— Потому что ее поступки говорят сами за себя. Давай я расскажу, а ты сделаешь выводы?

— Угу, — слабо киваю я.

========== Часть 24 ==========

Как и положено хорошему рассказчику, Саймон сначала держит паузу, выжидая, пока не завладеет вниманием публики безраздельно. Наконец, удостоверившись, что наши взгляды прикованы только к нему, он садится во главе стола, прочищает горло и начинает свою речь:

— Лиззи, ты имеешь право не знать о Скварчалупи, но кто такой Роберто Моретти, знать обязана. Что? Нет, не знаешь? Неужели? Это сейчас фабрика мистера Вонки не имеет себе равных, но еще каких-то лет десять назад его первенство отнюдь не было неоспоримо. Войдя на рынок, Вилли Вонка бросил вызов целой династии шоколадно-конфетных магнатов в лице их последнего преемника: Роберто Моретти. Семья Моретти с давних пор занималась шоколадом: это была их ниша, завоеванная еще в девятнадцатом веке. С тех времен до наших дней компания непрерывно расширялась в лучших традициях вертикальной интеграции: посредством дочерних предприятий, раскиданных по всей северной Италии, фабрика отстаивала свою самодостаточность, отказавшись от импорта ресурсов и технологий. Это была не просто монополия, это было крупнейшее суверенное государство с абсолютным монархом во главе и традиционными принципами престолонаследия. В прессе ее именовали так же, как торговую марку Моретти: «Империей». И видит бог, она это заслуживала. Если ей чего и не хватало, так это свежих идей: их был тотальный дефицит, и каждая новая линейка продукции была не более чем хорошо забытой старой. Вот она, оборотная сторона традиционализма. Разумеется, на одном лишь размахе долго на плаву не удержишься, и хотя «Империя», по-прежнему, считалась первым номером среди себе подобных, собственные источники ее развития оказались исчерпанными, и от стадии зрелости компания плавно приближалась к стадии упадка. Приход мистера Вонки только усугубил общую несладкую ситуацию, переключив внимание инвесторов на многообещающие новинки и окончательно отвадив их от не сулящей выгод «Империи». Роберто Моретти, разумеется, не мог позволить какому-то непризнанному юному дарованию долго почивать на лаврах и бросил ему вызов. В итоге их соперничество растянулось на несколько лет, и они бежали к финишной черте почти вплотную, выбиваясь вперед с переменным успехом, пока на поле не вышел третий игрок — Франческа Скварчалупи. Но обо всем по порядку.

Роберто Моретти. Это был болезненно тучный человек, почти огромный, но всегда элегантно одетый, который, подражая Черчиллю, не выпускал из зубов сигары. Так вышло, что по долгу службы я встречался с Моретти неоднократно, и у меня сложилось о нем впечатление как о человеке, одержимом расширением. Это проявлялось не только в его отношении к компании и к собственному телу, но и в отношении к потомству. Детей у него было двенадцать, все мальчики, все от разных матерей. И для каждого Моретти готовил место управляющего одного из имперских филиалов. Мне всегда казалось, что Моретти плодил на свет наследников исключительно ради компании, дабы обеспечить верных стражей ее светлому будущему. Ему важно было, чтобы после его смерти «Империя» не распалась на части под губительным влиянием собственной мощи, ему нужна была железная рука, склеивавшая бы детали воедино, а лучше — железные руки. Из двенадцати детей только один был рожден в брачном союзе, он и был кронпринцем, а остальным была уготована участь придворных.