На цыпочках подойдя к двери смежной комнаты, в которой до приезда трех нежданных посетителей происходила ее секретная аудиенция с генеральшей, Сашенька-матушка пустила в дело сперва глаз, а потом и ухо. Она из чистой, но не всегда бескорыстной любви к искусству прошпионила весь разговор своей патронессы.

— Ваше превосходительство!.. А ваше превосходительство!.. — шепотом отзывала она ее в сторону. — Потрудитесь на два словечка… на два словечка.

Амалия Потаповна сердито махнула ей рукою: не до тебя, мол, убирайся!

— Ах, ваше превосходительство, очинно нужное… По ихнему же делу, — мотнула она головой на группу, суетившуюся вокруг Анны, — только два словечка, ваше превосходительство, а что в большом антиреси — так уж наверное будете, то есть в пребольшущем антиреси!

Генеральша поддалась на эти заманчивые слова и торопливо отошла с Сашенькой в другой конец комнаты.

— Мне доподлинно известно, где и как находится эта самая девица, — торопливым тоном заговорила Пряхина, — потому как сколько разов у вас ее видемши, очинно хорошо запомнила я всю ее физиономию даже. И опять же после всего эфтого она моих рук не минула, потому как я самолично пристроила ее к своему месту, так уж вы, ваше превосходительство, сполна положитесь на меня. Я то есть сполна могу ее предоставить, коли они посулят вам хорошую награду. А уж вы, сударыня, при такой моей верности, свою-то слугу, конечно, не забудете, и коли будет ваша милость такая положить на мою долю сотняжки две, так уж я все это дело просто в один секунд могу вам исполнить.

Генеральша так хорошо знала свою агентшу, что ни на минуту не усомнилась в безусловной верности ее заявлений.

Между тем Анну привели в чувство, но прошло еще несколько минут, пока она могла вполне опомниться и прийти в себя.

— Теперь я знаю все! Всю правду! Не так, как вы ее рассказываете, но так, как она была, — пересиливая свою слабость, обратилась она к генеральше таким тоном, в котором ясно прозвучали и ненависть, и презрение. — Вы меня не обманете! Вы сами подставили, сами продали ее!

— Фуй!.. Madame, за кого вы меня бероте?.. Мой муж генерал был… je suis une noble personne, madame!..[546] Я не могу заниматься на такой дела! — с оскорбленным достоинством возвысила голос фон Шпильце. — Aber ich fühle mich nicht beleidig[547] потому, ви теперь в таком положений; ich vergeb’s ihnen gerne![548] Я прошу выслушайт мене! Я могу отшинь, отшинь помогать вам на это дело! Avant tout calmez-vous, madame, calmez-vous[549]. Я имею одна Person, которы знайт, où est à present cette Machinka[550]. Она может всэ открывайт вам, всэ открывайт.

Луч надежды снова пробился в омраченную душу Анны. Она с жадным вниманием прислушивалась к словам Амалии Потаповны.

— Кто это знает? Где эта особа? Говорите скорее! — нетерпеливо перебила она генеральшу. — Если вы знаете, зачем же вы не говорили мне раньше? К чему вы отнекивались?

— Bitte, nur kein Verhör, Madame, nur kein Verhör![551] — заметила генеральша, с соблюдением полного достоинства своей личности. — Если я говору, alors… das ist richtig[552]. Хотийт — вэрьте, хотийт — ньет!

— Бога ради! — порывисто заговорила Анна. — Я всем пожертвую, я отдам все, что могу, только найдите вы мне ее.

– Çа dеpend, madame, ça dеpend… от эта Person. Elle vous offrira avec grand plaisir en cette affaire[553], если вы заплатит ей гароши деньга.

— Вы не лжете? — серьезно спросил ее Каллаш.

— Sans grossièretе, monsieur! Sie vergessen, dass ich eine Dame bin[554], — гордо оскорбилась Амалия Потаповна, — я завсегда говорийт правда, je ne suis pas une menteuse, monsieur! Jamais, jamais de ma vie![555]

— Ну хорошо, — перебил ее Каллаш, — тысяча извинений, тысяча извинений вам, только поскорее к делу! Вы можете определить сумму, какую нужно будет дать этой особе?

— Tausend Rubel[556], — довольно быстро и самым определенным образом положила фон Шпильце.

— Хм… Это похоже немножко на грабеж, — с усмешкой проворчал себе под нос венгерский граф и настоятельным, почти повелевающим тоном обратился к Шадурскому, который чуть не совсем ошалел от такого странного сцепления всех этих обстоятельств, разыгравшихся над ним в течение двух-трех суток.

— Вы слышали, князь, слова генеральши? Вы поняли их?

Гамен утвердительно кивнул головою.

— Стало быть, вы заплатите ей требуемые деньги. Потрудитесь приготовить их.

— Ich glaube doch, das ist eher die Sache dieser Dame[557], — жестом руки указала фон Шпильце на Анну, как бы вступясь за своего старинного приятеля.

— Ну, я полагаю, вам все равно, с кого бы ни получать деньги, лишь бы только получать их, — сухо и безапелляционно возразил ей Каллаш, который, надо отдать ему справедливость, отменно понимал, с кем имеет дело, ибо для ее превосходительства вся суть действительно заключалась только в том, чтобы каким ни на есть путем зашибить лишнюю деньгу, ради которой исключительно и работала она на многообразных и многотрудных поприщах своего житейского коловращения.

— Ну? Eh bien, cela m’est еgal![558] — бесцеремонно, с совсем уже открытой наглостью порешила она, махнув рукою. — Если ви хотийт, вот мои кондиции! Ich habe schon gesagt[559].

— Итак, князь, потрудитесь приготовить тысячу рублей, чтобы не оттягивать надолго этого дела, — снова обратился Чечевинский к гамену. — Вы, мадам Шпильце, к какому времени можете устроить это? Срок, по возможности, назначайте нам короче.

— М-м… Дня два, — помяла губами генеральша. — А впрочем, jе vous donnerai ma rеponse peut être aujourd’hui[560]; я буду прислать до вас эту Person.

— Стало быть, князь, вы потрудитесь распорядиться, чтобы к сегодняшнему вечеру были готовы деньги, непременно к сегодняшнему! — порешил Николай Чечевинский, и вскоре затем все трое удалились, вполне обнадеженные Амалией Потаповной.

Ни Каллаш с нею, ни она с ним взаимно не церемонились: оба вполне знали один другого, что такое каждый из них, и оба могли отлично разуметь друг друга. А из этого разумения, вследствие многократных житейских опытов, само собою вытекало и последующее, которое заключалось в том, что в межобоюдных сношениях с людьми подобного закала откровенная, циничная наглость скорее и ближе всего приводит к положительным результатам.

XXXIX

ПОСЛЕДНЕЕ БРЕВНО ДОЛОЙ С ДОРОГИ

В тот же день вечером, часу в двенадцатом, у дверей графа Каллаша раздался робкий звонок.

— Вас спрашивает та женщина, которую вы видели у генеральши фон Шпильце, — доложил ему камердинер.

— Ага! Наконец-то! — вскочил с места Каллаш. — Зовите ее