Лакей затруднительно отмалчивался.

— Какая дама, я тебя спрашиваю? Ты узнал ее имя?

— Так точно, ваше сиятельство.

— Так что же ты молчишь?

— Швейцар сказывал доложить вашему сиятельству, что вас изволит спрашивать… княгиня Шадурская.

Положение князя в эту минуту только и можно сравнить с таким эксцентричным казусом, как если бы вдруг на человека совсем неожиданно и моментально нахлопнули большой и темный колпак, вроде того, как мы накрываем горящую свечу медным гасильником. Он так и остался на месте, пришибленный, озадаченный и, подобно свече, погашенный неожиданными словами собственного лакея. В голове его вертелись, кружились и смутно мелькали какие-то жуткие мысли, относившиеся к этому обстоятельству.

«Княгиня Шадурская?.. Кто такая княгиня Шадурская?.. Свадьба… умирающая женщина… Кто такая эта умирающая женщина?.. Безобразная, старая… Женат… сам не знаю на ком… Вчера умирающая, сегодня вдруг здесь… Что это такое?.. Боже мой, что это такое?.. Что со мной делается?.. Не понимаю, ровно ничего не понимаю!!»

И точно, рассудок князя решительно отказался теперь понимать все случившееся.

Не успел еще он дать определительный ответ — принять ли, отказать ли, как дверь его уборной неожиданно отворилась, и в комнату вошла незнакомая женщина в сопровождении графа Каллаша.

Шадурский почти машинально привстал с кресла.

Камердинер сам по себе догадался удалиться и оказал этим немалую услугу своему барину, потому что при нем положение барина было бы еще конфузнее и неловче.

— Что вам угодно, сударыня? — невнятно пробормотал гамен.

Это была единственная фраза, на которую нашелся он в данную минуту.

Женщина странно усмехнулась.

— Мне угодно объясниться с моим мужем, князем Дмитрием Платоновичем Шадурским, — произнесла она твердым и спокойным голосом.

— Но… но… я ведь женился на умирающей?.. — с видом недоумевающего вопроса и даже несколько обиженно повернул он голову к стоявшему у дверей графу.

— Да, вчера я могла быть умирающей, — подхватила женщина в ответ на его обращение, — но сегодня я воскресла. Воскресила меня свадьба с вашим сиятельством. Вы вчера не успели или не хотели поздравить меня с этим счастием. Сегодня я поздравлю нас обоих.

— Но я, право, не понимаю, почему вы здесь? Что вам от меня угодно?

Смущенный князь бормотал первые попавшиеся фразы, какие попали на язык. Это было обыкновенное его положение в самые экстренные, критические минуты жизни.

— Отвечу на все ваши три вопроса, — усмехнулась женщина. — Почему я здесь? Полагаю, по праву законной вашей супруги. Зачем я здесь? Для необходимых объяснений с вашим сиятельством; а что мне угодно, это вы узнаете очень скоро, через несколько минут.

— Но я вас не знаю совсем!

— Неужели?.. — многозначительно протянула она все с тою же саркастически-странною улыбкою, едва сдерживая в себе судорожно-нервический смех. — Зато я вас хорошо знаю! Жаль, если память изменила вам. Но вглядитесь в меня попристальнее: быть может, вы узнаете старую свою знакомую.

— Какую знакомую?.. Никаких у меня нет таких знакомых… Я не понимаю, что все это значит…

— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, поймете скорее, чем вам кажется. Повторяю вам, вглядитесь в меня попристальнее. Я не верю, чтоб вы не узнали свою старую и слишком короткую знакомую.

— Не знаю, — сухо пожал он плечами.

— Вспомните свое время, за двадцать три года назад. Вспомните-ка тысяча восемьсот тридцать восьмой год, и тогда, быть может, узнаете и поймете!

— Не знаю-с, — повторил он с прежним отрицательным пожатием плеч, — не знаю и не помню!.. И что это за мистификация!..

— Еще раз жалею вашу память. Впрочем, что тут долго толковать! Перед вами стоит женщина… ci devant[527] княжна Анна Чечевинская. Полагаю, этим все для вас сказано.

Князя словно обухом шибануло по лбу. Он так и опрокинулся на спинку своего кресла, пристально и прямо уставя смущенный и недоумевающий взгляд в лицо стоявшей перед ним женщины.

— Что ж, вы все-таки не узнаете меня? Впрочем, оно несколько и мудрено узнать-то. Ведь двадцать три года недаром прошли… для меня по крайней мере.

— Я полагаю… вы извините меня… Но я полагаю, что третье лицо (он вскинул глаза на Каллаша) будет совершенно лишним при нашем объяснении.

— О нет! — быстро и энергично подхватила Анна. — Напротив, я хочу, я требую, чтобы именно при этом объяснении было постороннее лицо. Я слишком хорошо знаю ваше сиятельство, для того чтобы чувствовать необходимость в третьем лице при объяснении с вами. Я знаю, что лишний свидетель ваших слов и поступков будет слишком тяжел для вас, но именно поэтому-то я и привела его, поэтому-то он и необходим мне.

Князь потупил голову и не возразил ни слова.

Положение его было из рук вон мерзко. И в самом деле, быть неожиданно застигнутым подобным скандалом в ту самую минуту, когда с таким наслаждением и розовыми мечтами примеряешь розовый галстух, — должно быть, очень тяжело для человека. Князь просто желал сгинуть, перестать быть в эту минуту.

— Итак, сведем теперь наши старые счеты, — продолжала Анна, не спуская с него своих беспощадно-презрительных и убийственно-холодных глаз, в которых светилась какая-то ледяная ненависть. — Я начну немного издалека. Первым счастьем моей бескорыстной любви я была вам обязана, моим первым и последним ребенком тоже; моим падением и позором, проклятием матери, всеобщим презрением — тоже. Благодарю вас за это, князь Дмитрий Платонович! Вы поступили честно и великодушно, опозоривши девушку, перед которой было потрачено вами столько клятв и уверений. Вы испугались сделанной вами мерзости, вы струсили, благородный рыцарь без страха и упрека! Но в этом я вас не виню. В этом я сама виновата: у меня были глаза и рассудок, я должна была видеть, что вы такое. Я проглядела — ну и наказана… Но вот чего никогда не прощу я вам: понадеясь на вашу порядочность, я подкинула к вам нашу дочь. Я была уверена, что вы оставите ее расти в вашем доме. Вы этого не захотели. Вы скрыли куда-то моего несчастного ребенка. И когда я, понявши вас, хотела взять его обратно, мне его не отдали. Я писала несколько писем, умоляла вас, ползала на коленях перед вашей женою и… мне все-таки не сказали, где мой ребенок; меня выгнали из этого дома, как паршивую собаку. Я не претендую на это: вы бы могли, пожалуй, даже и выгнать меня, но не иначе как отдав мне прежде моего ребенка. Вы этого не сделали, вы предпочли скрыть, украсть от матери ее родное дитя, не знаю для каких целей — быть может, все из той же похвальной трусости, и этим самым вы погубили меня уже окончательно. Когда ваша супруга, менявшая своих любовников,