Шрифт:
Закладка:
Принцесса сама оттолкнулась от этой гадости, села на четвереньки и заплакала: «Перестань, свинья жирная… перестань! Ты уже наелась, ты уже не хочешь есть, перестань…» — а дурацкий желудок всё подсказывал, что ещё вон тот кусочек ухватить и там… Девушку передёрнуло от отвращения.
Действительно с трудом она поднялась с колен, стараясь не смотреть на еду, твердя себе: «Ты сытая, ты сытая, ТОЛСТАЯ ОБЖОРА!!!». Пояс сам собой развязался и упал, тюремщицы, по-бабьи гогоча, разошлись, пропуская её, а потом и вовсе вышли из камеры. Мацуко добралась до лежанки, и рухнула на неё, до боли стиснув веки — она знала, стоит ей ещё раз увидеть еду — и ей будет не остановиться, рвота там или не рвота.
…А живот казался большим и тяжелым и круглым на ощупь. Да… Она не голодная, она переела… Переела…
…Два дня её мучил понос, и она не могла смотреть на еду. А ей специально подсовывали всё ту же баланду, хотя обычно меню было достаточно разнообразным. В ответ она усилила физические тренировки. Ничего, она месяцами голодала ради фигуры и лёгкости полёта — два дня ещё пустяки. А потом пришел страх…
Первые признаки она ощутила ещё вечером — как девушка правильно догадалась, её начинают обрабатывать за день до приступа. Вот и на этот раз она ощутила смутное беспокойство и тревогу, когда вернулась с прогулки — а проснулась в холодном поту.
…Было страшно…
В испуге она скинула с себя одеяло, а потом накрылась им с головой. Так и села, подбирая ноги и крылья. Сердце до жути громко бухало изнутри груди. Было не до рассуждений, ужас парализовывал, сжимал в комок. Страшно давили стены и потолок ставшей тесной камеры, страшил свет в ставшем недосягаемым коридоре, страшила решетка, ограждающая от света. В коридоре мигнула лампа — Мацуко как была, в одеяле, спиной вперёд, сиганула в угол — и там и осталась, дрожа. Хотела было задвинуть себя кроватью, но страшно было двигать кровать.
Принцесса вжалась в угол, насколько могла.
По полу к ней тянулись светлые линии от решетки, в коридоре что-то неприятно гудело. Она вздрагивала от каждого звука, доносившегося из соседних камер, дышала ртом и не знала, что делать. Попробовала закрыть глаза, но, не видя ничего, было ещё страшнее. Но теперь ещё и было страшно открывать… Под утро наступила реакция — она почувствовала себя маленькой-маленькой, а голова стала большой-большой, девушка скорчилась на полу, и до тёмных кругов в глазах кричала и плакала, плакала, плакала…
… «Великий батша уже третий день недоволен вами. И ещё хуже — теперь недоволен я».
«Терпение, терпение, командарм»
«Три месяца сроку не означают, что вы должны их использовать полностью. Нам нужны результаты!»
«Всё идёт своим чередом, командарм. На этой неделе мы заканчиваем тесты и начинаем программирование. Через месяц она будет полностью вашей. Хоть берите в жены!».
«Сейчас не время для шуток. Почему так медленно?!!»
«Нам ведь важно сохранить её силу воли. Иначе, зачем она вам⁈ Вот потому так много тестов».
«Ваши тесты больше похожи на извращенные пытки. Если бы я нуждался в пытках, я бы пригласил не вас, а хорошего палача. Ломайте ей волю!»
«Сами подумаете, о чем просите. Если она вернётся домой тряпкой, то её просто не допустят к командованию. Да она и сама не сможет!»
«Ломайте. Она сюда припёрлась из-за какого-то мужика. Без воли она просто выйдет за него замуж, и его назначат на её место. Даже если она не будет командовать, всё равно сохранит влияние».
«Простите, что вмешиваюсь, но женщина со сломанной волей может и не выти замуж. А просто уступить любому, кто сильнее…»
«Баб не спрашивали. Тем более баб без сисек».
«Это считать за оскорбление?»
«Пока они разберутся, что она стала шлюхой, и увезут домой, мы успеем наворотить делов. Нам так даже проще.»
«Проще⁈»
«Я с ходу скажу имена двух придурков-самураев, которые за ночь с принцессой продадут свою позицию. А потом, прославив её подвиги, мы сделаем её отца шелковым и сговорчивым. А уж как будет рад Сенат аморальному поведению союзника! Ломайте эту стерву, или мы её согнём более традиционными способами»
«Ладно… на сегодня у нас запланирован последний тест, а завтра начнём полную программу.»
«Хорошо. Вообще, зачем женщине воля? Нам, мужикам, от неё лишь мучения…»
«…»
«…Мастер…»
«Да, дорогая⁈»
«Не зовите меня на встречи с эти уродом. Я боюсь, укушу его как-нибудь — и плевать, что он родня Астики»…
…Хасан дня три пробирался обратно, на второй этаж. Он много времени потерял наверху, застряв там возле камер с девочками, и пытаясь их хоть как-то растолкать — но без толку, они были невменяемы. Узнав, что принцесса вернулась, он предпочёл возвратиться к ней.
Обратный путь был тяжелее — пожрать он не сподобился, поссать было негде (он же не идиот, чтобы в ледяной горшок к суккубу ссать! — там всё замёрзнет), да и посрать бы не мешало. И охранницы стали более сторожкими, замечать его присутствие. Как он догадывался — это из-за запаха. Занюхав у себя в подмышках, он понял, что если не доберётся до душа или хотя бы колодца, то его и невидимого поймают просто по вони. А где тут найдёшь душ? Он своровал несколько полотенец, измазал их об масло у машин, и сам обтёрся ими. Амбре не убавилось, зато от него стало пахнуть так же, как и от любого из этих механизмов. Измазанные маслом полотенца он сохранил и спрятал — мало ли для чего ещё пригодятся…
В комнате надзирателей он узнал много нового — размер сисек и задниц сторожих, изменения в расписании дежурств и распределении ключей меж патрульными, любимый цвет лака для ногтей, и планы на замужество. Специально задержался до вечера, чтобы засечь по картинкам на экранах, где расположены камеры наблюдения. Кнопки, которыми включаются и выключаются камеры, он тоже запомнил — на всякий случай.
Бежать лучше всего утром — во время смены караулов, когда все ключи у разводящей, да и за камерами меньше следят. С большей частью баб ему и одному справиться не составит труда, а уж если принцесса в форме — они всю эту тюрьму разберут по камешку!
Мацуко проснулась
