Она вряд ли накажет меня: ей не выгодно признавать преступление родного брата. Но она найдет способ избавить себя от моего общества. Мы разойдемся и больше никогда не увидимся. Это справедливо. От мысли, что я больше ее не увижу, становится тошно.

***

— Ах, Вы очнулись!

Дэррис печется обо мне с тех пор, как мы вернулись из Адаса. Она дочь того самого лекаря, которого мы потеряли в пустыне. Так заведено в нашем мире, что дети часто продолжают дело своих родителей.

— Господин Венемерт? — спрашивает она. У нее такой заботливый голос, будто ее действительно волнует мое самочувствие. — Вы меня слышите? Как же хорошо, что Вы проснулись! Вы потеряли сознание, — она прикладывает к моему лбу влажный кусок ткани, — пролежали весь день. Сейчас вечер.

— Где госпожа…

— Наверху, с мужем. Ей что-то передать?

— Нет. Ты можешь идти.

— Не могу. Мне приказали наблюдать за Вами.

— А я приказываю оставить меня.

Не уходит. Приказ королевы весомее моего, ясное дело. Ко мне приставили караульного, чтобы я не сбежал. Осознав это, я начинаю смеяться, но тут же меня рвет кровью.

— Вам лучше лежать и не двигаться. — Дэррис без тени отвращения вытирает все, что я испачкал.

— Ты все знаешь, да?

— Что именно?

— Я могу сбежать… Поэтому…

— В таком-то состоянии? Ну-ну! Вам бы полежать, окрепнуть, а Вы все на ногах. Нельзя же так. — Она осторожно кладет под мою голову еще одну подушку. — Вы обязательно поправитесь, если прекратите сами себя убивать.

— Зачем мне такая жизнь.

— Больше ни слова. — Лекарь убирает ткань с моего лба. Мне кажется, эти слова ее задели. Она недавно потеряла мать, на месте которой мог быть я — человек, не знающий цену собственной жизни.

Из коридора слышатся шаги. По голосам я узнаю Ларрэт и Айрона, но с ними еще кто-то. Видимо, какой-то стражник. Не прошел и день, а Ларрэт уже нашла мне замену. Все кончено.

— Я сообщу, — говорит Дэррис, — что Вы очнулись.

— Нет. — Я хватаю ее за запястье. — Не надо.

Стук в дверь. Заходит Айрон, справляется, как я. По нему трудно понять, знает ли он. Он выглядит уставшим: наверное, день выдался тяжелый. Но я не в силах что-либо спросить.

А она не решается зайти.

***

Я всегда жил в мире, полном крови, боли, смерти и зависти; в мире, в котором сильные подавляют слабых и в котором люди в большинстве своем безразличны к другим. Я с малых лет привык к мысли, что каждый сам за себя, и для того, чтобы выжить, нужно стать безжалостным и равнодушным. И в этом мире, в котором брат войной идет на брата, Ларрэт стала для меня оплотом какой-то другой не доступной мне реальности. За это я в каком-то роде всегда ее любил.

Она не могла себе вообразить, что родной брат способен погубить всю ее семью, а человек, которого она любит, готов долгие годы покрывать преступника. Она, в отличие от меня, никогда не теряла веру в людей.

Два дня прошло с тех пор, как я видел ее в последний раз. За это время она ни разу не навестила. Я слышал только ее голос за стенкой, когда она расспрашивала Дэррис. Каждый раз, когда я чувствую, как она близко, я мечтаю, чтобы она хотя бы одним глазом взглянула на меня. Пусть выскажет все, что думает, пусть казнит. Одного я не вынесу — ее молчания.

Дэррис опекает меня круглые сутки. После того, как я несколько раз накричал на нее и пытался выгнать из комнаты, она замолчала. Как же это глупо, срываться на подчиненных. Почему и я стал таким? Когда-то я требовал от мира справедливости и презирал тех, которые обладают властью и даже не пытаются что-либо изменить. А что сделал я? Не о себе ли я всегда думал? Я, черт возьми, так и не сумел сдержать язык за зубами, чтобы не сделать больно человеку, которого люблю! Это ли любовь, если я не способен ничем ради нее пожертвовать.

— Извини, что накричал на тебя, — говорю я лекарю.

— Ничего, все нормально.

— Тебе было обидно, наверное.

— Мои чувства не имеют значения. Я выполняю свою работу.

— Да, иногда хочется превратиться в каменную статую. Но это непросто…

— А Вас что-то тревожит?

— Один вопрос. О чем думают люди перед смертью? Наверное, вспоминают свою жизнь, жалеют о чем-то.

— О чем думают — не знаю. Говорят о разном.

— Я всегда боялся умереть в одиночестве.

— Вам пока рано думать об этом. Но я могу позвать кого-нибудь, если нужно. Или Вы можете поговорить со мной.

— Не знаю.

— Иногда делиться чувствами необходимо, чтобы понять самого себя. Но сейчас Вам лучше поспать. Еще встанете на ноги и все наверстаете. — С моего позволения она тушит свечу.

***

Проходит еще один день — такой же беспросветный, как и два предыдущих. Но надо признаться, я чувствую себя немного лучше, даже могу сесть и без чьей-либо помощи съесть свой обед. Надо же так околеть, чтобы взять ложку в руки было достижением… Весь день я старался не оставаться наедине со своими мыслями. Я общался с Дэррис, старался не затрагивать личное, хотя был в целом искренен. Оказывается, она неплохой человек, и с ней легко скоротать время.

Пару раз заходил Айрон, сообщал новости третьей базы: кажется, в жизни наступила светлая полоса, если не брать в расчет нашу размолвку с Ларрэт.

О, я наконец слышу знакомые шаги. Это она!

— Дэррис, выйди, я хочу поговорить со своим секретарем, — говорит ледяной голос, в котором я с трудом узнаю голос своей возлюбленной.

Лекарь кланяется и послушно уходит.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает Ларрэт.

— Лучше…

— Я рада, что поправляешься. — А по ней не скажешь. — Я зашла лишь затем, чтобы никто не посчитал меня бессердечной тварью, которая не навещает верного слугу. Ты так-то спас мне жизнь.

А ведь со стороны расчетливо вышло. Я признался ей в содеянном только после несостоявшегося покушения, чтобы она почувствовала себя должной и простила меня… Но так совпало. Я об этом даже не думал.

— Я пока ничего не решила. Мне нужно время. — Если мне не кажется, ее взгляд на мгновение становится прежним, а потом вновь охладевает.

Столько всего хочется сказать, но слова застревают в горле. У меня было достаточно времени, чтобы подумать, с чего я начну, но теперь все кажется бессмысленным.

— Ты ничего мне не скажешь?

А если это последняя возможность быть услышанным? Если она уйдет, и