В очень юном возрасте Амос научился выявлять людей, которые настойчиво усложняли себе жизнь, и обладал даром избегать тех, кого он называл «замороченными». И все равно регулярно нарывался на человека, обычно на женщину, чьи сложности его искренне привлекали. В старших классах он был очарован будущей поэтессой Далией Равикович, тесная дружба с которой поражала их сверстников. Его отношения с Дэнни имели тот же эффект.

Старый друг Амоса вспоминает: «Амос говорил, что люди не так уж сложны, гораздо сложнее отношения между людьми. А потом он делал паузу и добавлял: «За исключением Дэнни». Было в Дэнни что-то такое, что заставило Амоса ослабить бдительность и поменяло его характер.

В августе 1971 года Амос вернулся в Юджин с женой, детьми и кучей идей. Они въехали в арендованный у уехавшего в отпуск коллеги-психолога дом на холме. «Термостат был установлен на 30 градусов, – вспоминает Барбара. – Там были панорамные окна без занавесок. В стирке лежали горы белья – и ничего из одежды». Хозяева дома, как вскоре выяснилось, были нудистами. (Добро пожаловать в Юджин!)

Спустя несколько недель за другом последовал Дэнни – со своей женой, детьми и кучей идей. Он въехал в дом, еще более ужасный (с точки зрения Дэнни) – с газоном. Трудно было представить Дэнни, работающим во дворе. «Мои воспоминания о Юджине залиты ярким солнечным светом», – говорил он позже, хотя приехал из страны, где солнце сияло постоянно. Так или иначе, большую часть времени он проводил в помещении, разговаривая с Амосом. Они устроили себе офис в бывшей унитарной церкви и продолжили разговор, начатый в Иерусалиме. «Я чувствовал, что моя жизнь изменилась, – рассказывал Дэнни. – Мы понимали друг друга быстрее, чем сами себя. Процесс творческой работы заключается в том, что сначала вы что-то говорите, а позднее, иногда годы спустя, понимаете, что вы сказали. В нашем случае этот процесс был сокращен. Я говорил – и Амос понимал. Даже когда один из нас говорил что-то наобум, второй искал в этом смысл. Мы понимали друг друга с полуслова. И в то же время мы продолжали друг друга удивлять. У меня от этого по-прежнему мурашки по коже».

Впервые в их распоряжении имелось что-то вроде персонала. Кто-то другой распечатывал документы, собирал людей для экспериментов и добывал деньги на исследования. Им оставалось лишь говорить друг с другом.

Они получили некие представления о механизмах в человеческом сознании, которые приводят к ошибкам. Начала вырисовываться закономерность. Каждое утро Дэнни приходил на работу и анализировал ответы, предоставленные орегонскими студентами днем ранее. (Дэнни не верил в долгие размышления и выговаривал студентам, которые не смогли проанализировать данные в течение суток: «Это не способствует вашей научной карьере».) В полдень появлялся Амос, и друзья шли в ресторан есть рыбу с жареной картошкой, а затем возвращались и говорили до конца дня. «У них был такой стиль работы, – вспоминает Пол Словик, – они просто бесконечно друг с другом разговаривали».

Ученые Орегонского института, как ранее и преподаватели Еврейского университета, думали, что Амос и Дэнни обсуждают какие-то очень смешные темы, так как добрую половину времени они смеялись, переходя с иврита на английский и перебивая друг друга. Они были в Юджине, штат Орегон, в окружении бегунов, нудистов и хиппи, среди сосновых лесов. Но с таким же успехом они могли находиться в Монголии.

«Плевать им было, где они находятся, – говорит Словик. – Значение имели только идеи».

Окружающие отмечали и определенную закрытость их общения. До прибытия в Юджин Амос делал некоторые намеки Полу Словику о возможном сотрудничестве, но когда приехал Дэнни, Словику стало ясно, что он тут лишний. «Им никто не был нужен».

Работа для Амоса всегда была игрой; если она не приносила удовольствия, он просто не видел в ней смысла. Теперь работа стала игрой и для Дэнни. Раньше Дэнни напоминал ребенка, парализованного нерешительностью до такой степени, что, стоя перед чуланом, полным лучших в мире игрушек, он замучил себя до смерти, не зная, взять ли оттуда водяной пистолет или электрический самокат. Амос столкнулся с этой проблемой и сказал: «К черту, будем играть сразу со всеми этими штуками». Позднее наступит такой период, когда Дэнни погрузится в глубокую хандру, почти депрессию, будет ходить повсюду и ныть: «У меня нет идей». Амос даже это сочтет забавным. Их общий друг Авишай Маргалит вспоминает: «Услышав, что Дэнни жалуется – «я кончился, у меня нет идей», – Амос засмеялся: «У Дэнни больше идей за одну минуту, чем у ста человек за сто лет».

Когда они садились писать, почти сливались в единое целое, в одно создание; людям, которым довелось увидеть их в таком состоянии, это показалось очень странным. «Они сидели рядом перед пишущей машинкой, – вспоминает психолог из Мичигана Ричард Нисбетт. – Это трудно представить. Все равно что кто-то чистит тебе зубы». Дэнни говорил об этом так: «Мы делили ум».

Их первая работа, которую они задумали как шутку для научного мира, показала: люди, сталкиваясь с проблемой, которая имеет статистически правильный ответ, не думают как статистики. Даже статистики не думают как статистики. «Вера в закон малых чисел», очевидно, поставила следующий вопрос: если люди не используют статистические рассуждения, даже сталкиваясь с проблемой, которая может быть решена с помощью статистики, какие суждения они используют? Если во многих жизненных ситуациях, требующих оценки шансов, они не думают, как счетчик карт за столом в блэкджек, то как они думают?

Их следующая статья частично ответила на вопрос. Она называлась… Ну, у Амоса имелось собственное представление о заголовках. Он отказывался начинать работу над статьей до тех пор, пока не решал, как она будет называться. И все же заголовки их с Дэнни статей были малопонятны. Им следовало играть, по крайней мере вначале, по правилам научной среды, а в этой среде то, что было легко понимаемо, считалось нереспектабельным. Свою первую попытку описать, как люди формируют суждения, они назвали «Субъективная вероятность: суждение репрезентативности»[25].

Субъективная вероятность. То есть шансы, какими вы оцениваете ситуацию, когда пытаетесь угадать. Вы смотрите в полночь в окно, видите своего сына-подростка, который, покачиваясь, идет к дому, и говорите себе: «75 процентов вероятности, что он выпил» – это субъективная вероятность.

Но суждение репрезентативности… Что, черт побери, это такое? «Субъективные вероятности играют важную роль в нашей жизни, – пишут Амос и Дэнни. – Решения, которые мы принимаем, выводы, которые мы делаем, и объяснения, которые мы предлагаем, базируются на основе наших суждений о вероятности событий, таких как успех на новой работе, результаты выборов или состояние рынка». В этих