в отношении женщин, а также более низкими показателями подачи заявок на вступление в КПК последними в силу их культурных ожиданий или дополнительных обязанностей по ведению домашнего хозяйства, которые несоразмерным бременем ложились на плечи замужних женщин. Таким образом, у женщин возникало меньше возможностей принимать участие в партийных мероприятиях и сформировать подтвержденный опыт политического активизма. Во-вторых, значительное место играли родственные связи: шансы на вступление в партию людей, родители которых уже состояли в движении, повышались вдвое. Возможно, это связано с большим давлением родителей на детей по части политической активности и вступления в ряды КПК, а равно и особой протекцией, которой пользовались в партийных ячейках дети членов партии. В-третьих, принципиальное значение имело само наличие опыта руководства. Вероятность стать членом партии для человека, занимавшего низовой административный пост, была в три раза выше, чем у других людей. Предполагалось, что наличие подобного опыта служило свидетельством того, что человек уже сумел проявить себя. Кроме того, для партии было важно, чтобы лидеры соблюдали партийную дисциплину.

Интересный аспект этих расчетов – при наличии у человека сразу нескольких упомянутых характеристик его шансы попасть в партию не просто увеличивались, а возрастали в разы. Так, мужчина, отец которого состоял в партии и который имел стартовую административную должность, имел в 12 раз больше шансов стать членом партии, чем женщина, отец которой не состоял в партии и которая не занимала руководящих постов (2 × 2 × 3). С другой стороны, среди членов партии с гораздо меньшей вероятностью могли оказаться высококвалифицированные специалисты – только 16 % по сравнению с людьми без специализированного образования. Это свидетельствовует о подозрительности КПК по отношению к образованным элитам, которая особенно проявилась после 1957 г., а также указывает на возможную неготовность образованных профессионалов подчиняться партийной дисциплине. Образование ценилось, но в разумных пределах. Люди, закончившие среднюю школу, имели на 70 % больше шансов вступить в партию, чем люди без среднего образования. При этом наличие диплома о высшем образовании по сравнению с наличием диплома о среднем образовании не давало преимуществ в том, чтобы стать членом КПК [Walder et al. 2000].

Социальная стратификация и семейное происхождение

КПК переняла практику сортировки населения по социальным классам, применявшуюся в СССР в конце 1920-х гг. Так же, как и в СССР, эта категоризация была вдохновлена марксистским классовым анализом. Однако на самом деле принятые обозначения оказались политическими статусами, которые закреплялись за целыми семьями, сохранялись из поколения в поколение и обеспечивались бюрократическими средствами. Советская Коммунистическая партия затеяла в 1920-х гг. классификацию населения для вычленения из слоев «эксплуататоров» и «классовых врагов» «пролетарских» элементов. Выявленные таким образом пролетарии пользовались определенными привилегиями и возможностями, в то время как эксплуататоры подвергались дискриминации и ограничениям [Fitzpatrick 1993]. Бюрократическая система классовой принадлежности была направлена на реализацию сразу нескольких целей, в том числе обеспечения социальной справедливости, переустройства общества и консолидации режима. Пролетарским категориям населения отдавалось предпочтение при вступлении в партию, продвижении по службе и получении высшего образования – поскольку в прежнем обществе подобных преимуществ у них не было. В равной мере представители эксплуататорских классов, которые прежде располагали огромными привилегиями, теперь сталкивались с определенными формами дискриминации. Возник целый ряд выигравших в результате революции домохозяйств. Посредством высшего образования формировалась новая элита, которая должна была заменить прежние элиты, утратившие статус и власть в годы революции. Предполагалось, что эта новая элита будет более лояльна режиму, чем представители эксплуататорских домохозяйств, враждебность которых презюмировалась по умолчанию. Последних зачисляли в классовых противников и периодически подвергали гонениям как «врагов народа» [Fitzpatrick 1979].

Эта категоризация имела в конце 1920-х гг. в СССР устойчивый характер, превратившись в инструмент «классовой войны», которая была развязана в ходе «культурной революции» 1928–1931 гг., когда люди «буржуазного» происхождения, в особенности квалифицированные специалисты и представители старой интеллигенции, подвергались партийными активистами преследованию как носители подрывной и чужеродной культуры и сталкивались с понижениями в должности, а в некоторых случаях и с увольнениями и высылкой из городов. Эта кампания была выражением нововведения Сталина, который заявил, что классовая борьба лишь усиливается после того, как отчуждение активов эксплуататоров ликвидирует материальный базис классовых различий. По его словам, классовые враги были намерены препятствовать окончательной победе социализма всеми возможными способами [Fitzpatrick 1978; Tucker 1977]. В начале 1930-х гг. советские власти отказались от классовой дискриминации, которой в 1936 г. с принятием новой сталинской Конституции формально был положен конец. Впрочем, даже этот документ не воспрепятствовал массовым чисткам в 1937–1938 гг. «классовых врагов» с эксплуататорскими корнями. [Fitzpatrick 2005: 24, 37–49].

Китай ввел для своего населения классовые категории через много лет после того, как они стали непопулярными в СССР. Как и в СССР, это были «идентификационные данные» людей, которые закреплялись посредством определения классовой принадлежности мужчины, главы домохозяйства, в период «освобождения» соответствующего района силами КПК [Ibid.: 14–18]. Классовые характеристики сельских домохозяйств кадры определяли в ходе земельной реформы на основе данных о собственности на землю и информации о политических воззрениях людей, которая собиралась в ходе визитов в деревни рабочих групп. Классовые категории закреплялись за домохозяйствами в каждом отдельном случае исходя из определенного сочетания экономического статуса семьи и политической активности мужчины, стоящего во главе домохозяйства. В городах тот же процесс реализовывался за счет написания личных биографий, которые содержались в находящихся на постоянном хранении личных делах. Гражданам следовало без купюр сообщать о своей трудовой деятельности, в том числе с указанием их собственных должностей, а также должностей, которые занимали их родители. Люди должны были также рассказать о личной политической деятельности и политической активности их родителей. Проводить детализированные проверки биографических данных по каждому человеку не было возможности. Кадры, которые составляли дела и принимали решения по классовой принадлежности, зачастую обращались для установления логики и достоверности предоставленной в автобиографиях информации к коллегам и другим членам семьи человека. С особой тщательностью проверялись данные лиц, которые уже занимали должности с определенными властными полномочиями или которые подали заявку на вступление в КПК.

Как и в СССР, процесс классификации домохозяйств на «лояльные» (пролетариат) и «враждебные» (эксплуататоры) проходил в условиях постоянной неопределенности и противоречий, которые выражались в двух основных формах. Во-первых, во многих случаях люди могли за свою жизнь успеть побывать на самых различных постах и сменить несколько должностей в самых различных сферах. Человек скромного происхождения мог создать собственный бизнес и накопить определенное состояние. В то же время человек из привилегированных слоев мог столкнуться в течение своей карьеры с банкротством или безработицей. Подобные потрясения в жизни были весьма распространены в годы японской агрессии и гражданской войны, приводя к