— Что мы вообще тут забыли? Я вступил в лоно церкви не ради того, чтобы брать крепости штурмом! — воскликнул тощий, после того как в очередной раз бессознательное тело выскользнуло из его рук. — Какого демона мы оказались на войне? Эх, где те славные времена, когда после смены в патруле можно было зайти в таверну и пропустить там по паре кружек пенного?

— Тише, придурок! — ещё на тон ниже произнёс упитанный и воровато оглянулся. — Не приведи Создатель, отцу Августу доложат о твоих разговорах! Нам обоим тогда несдобровать! Помнишь об участи брата Фили?

— Помню, — помрачнел худосочный и исподлобья посмотрел в сторону шатра отца Августа.

Его полевое жилище внешне ничем не выделялось среди остальных. Такая же палатка из грязно-коричневой плотной ткани, как и множество других на этом поле. Разве что стояла она рядом с наспех сколоченным деревянным символом Создателя. Но каждый монах в лагере мог уверенно сказать, где именно находится шатёр отца Августа, несмотря на то что с момента его приезда прошло не больше суток.

Появился в лагере он под вечер прошлого дня в компании троих таких же немногословных послушников, которые ходили за ним безмолвной тенью. Объединяло их всех что-то непонятное. Будто исходящая аура чего-то мерзкого и ужасающего и одновременно приторно сладкого, запретного и манящего. Находиться рядом с ними было страшно до дрожи в коленях, но в то же время их тянуло к странным братьям по вере.

Брат Фили был приближён к отцу Говарду, который являлся старшим над всем серым воинством на этом направлении. Приближён он был во всех смыслах этого слова, как духовно, так и физически. И брат Фили искренне считал себя кем-то равным по статусу отцу Говарду. Отца Говарда же он возвёл чуть ли не в статус Создателя на земле. А ещё он был недалёк, злопамятен и труслив.

Когда всё случилось, брат Фили как раз находился в шатре отца Говарда. Старик, улыбнувшись, ласково потрепал его по голове, взъерошивая золотые кудри, и сказал, что выйдет посмотреть, кого там нелёгкая принесла.

Кто появился в лагере, Фили не видел. Но слышал их разговор, так как он проходил как раз возле шатра, в котором он находился. Точнее, не разговор, а монолог отца Говарда.

— Кто такие? — старик уже давно привык к подчинению окружающих, потому не стеснялся в выражениях. А никаких высокопоставленных гостей он здесь не ждал.

— Почему заткнулись? Я к кому обращаюсь?! — сорвался на крик отец Говард. — Если принесли донесение, то представьтесь, как положено, и передайте уже его, а не стойте истуканами! Идиоты, демоны вас забери!

Ответом ему была всё та же тишина. Вот только брату Фили почему-то стало жутко. Страх заставлял его бежать, но любопытство в итоге взяло верх. Именно из-за любопытства Фили, визжа, не забился под кровать, а продолжил подслушивать, трясясь, как осенний лист.

— Я… Я… Кто вы? — голос отца Говарда разительно изменился и задрожал. — Я не знал. Я… Нет, это точно не из-за меня! Я ни при чём! Не надо!

Брат Фили никогда прежде не видел своего кумира таким испуганным. Поэтому, раздираемый любопытством, он сделал над собой усилие и, слегка отодвинув полог шатра, посмотрел наружу.

Отец Говард стоял на коленях спиной к нему и, закрыв лицо руками, рычал, раскачиваясь из стороны в сторону. Мокрые оголившиеся икры старика блестели под лучами уходящего солнца.

Напротив него стояли четверо братьев. В обычных рядовых рясах, с лицами, сокрытыми во тьме глубоко нахлобученных капюшонов.

Один из них медленно подошёл к рыдающему старику и нанёс ему размашистый удар в лицо. Фили готов был поклясться, что в этот миг он видел, как глаза ударившего полыхнули зеленью.

В тот вечер мир для брата Фили перевернулся с ног на голову. Какой-то пришлый чужак ударил его личного Бога. И Бог пал.

Осознание этого факта толкнуло брата Фили на самый отважный поступок в его жизни. Увидев, как рухнул отец Говард, он схватил со стола длинный узкий нож для писем и, закричав что-то нечленораздельное, выскочил из своего укрытия. Но дотянуться до мрачных чужаков ему было не суждено. Один из пришлых схватил его рукой за шею и приподнял над землёй.

— Вы… Посмели… Я вас… Он пожрёт ваши души, — извиваясь, хрипел подвешенный в воздухе брат Фили, полосуя ножом пустоту.

Короткая изумрудно-белая вспышка прервала его словесные излияния, и он обмяк. Монах уронил Фили на землю, после чего схватил его за ногу и поволок в шатёр отца Говарда. Теперь уже бывший шатёр отца Говарда. За ним последовали и остальные, наступая на иссохший, изъеденный язвами труп старика.

А ночью в лагере творилась чертовщина.

Началось всё с того, что в полночь пришло странное распоряжение для всех, кто обладал крупицами дара, но не являлся полноценным боевым магом, собраться в западной части лагеря. Всем остальным же было приказано, наоборот, покинуть этот участок и приготовиться к бою, сконцентрировавшись в восточном краю.

Сонные монахи, собравшись в шумную, гомонящую толпу, бурно обсуждали происходящее, позвякивая оружием и тихо поминая недобрым словом вновь прибывших. Все прекрасно понимали, с чьим появлением это связано.

РАХ!

Первыми своё веское слово сказали маги, обрушивая силу своего дара на защитников стен Герхарда. Вспышки разбивающихся о магические щиты заклятий озарили крепость. Маги баронства отвечали только редкими укусами, сконцентрировав все свои силы на защите. И справлялись со своей задачей они неплохо, лишь изредка пропуская удары, которые уносили жизни воинов на стенах.

Когда частота обмена ударами начала снижаться, церковники уже напоминали сжатую пружину. Они понимали, что сейчас настанет их черёд, но совершенно не понимали, что им делать. Ничего для штурма подобных стен у них не было. И это неведение их пугало.

— СМЕРТЬ! — инфернальный голос вытеснил собой все остальные звуки на поле, — ЛИШЬ СТУПЕНЬ НА ПУТИ К НЕМУ!

Слова, с болью ввинчиваясь в мозг, приводили монахов в ужас и одновременно дарили ощущение сладостного блаженства. Гремучая смесь эмоций плавно окутывала сознание церковников, делая их разум податливей и смывая все лишние мысли. Серое воинство смолкло и повернуло головы на бывший шатёр отца Говарда.

Там, возле коричневой палатки, прямо на символе Создателя висел распятый брат Фили. Кожа на его лице была срезана, как были срезаны нос и губы. Кишки из вспоротого живота медленно вываливались прямо в пыль. Со свешенной головы тянулась кровавая ниточка слюны. Одно из его предплечий пронзал уже знакомый нож для писем, вгрызаясь в древесину символа. Второе проткнул ржавый гвоздь. Они-то и не давали упасть брату Фили